Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Юстас приподнял левую бровь, позволив моноклю выпасть из глаза.

– В этой притче есть только одно, что мне не понятно, – сказал он. – Почему в церкви?

– О, на это может быть множество причин, – ответила миссис Твейл. – Респектабельность всегда усиливает привлекательность женщины. А богохульство придает наслаждению пряной остроты. И потом, церкви – это те дома, где люди сочетаются браком. А кто вам сказал, что у нее в руках не «Декамерон» в черном кожаном переплете, который делает его похожим на молитвослов?

Она забрала листок и снова сунула его в сумочку.

– Право, жаль, что веера вышли из употребления, – продолжила она совершенно другим тоном. – А те белые маски, что надевали в эпоху Казановы! Или разговоры дам, находящихся по разные стороны ширмы, как в «Повести о Гэндзи». Это было бы просто божественно!

– Неужели?

Она кивнула. Ее глаза невольно разгорелись от непрошеного возбуждения.

– Можно было бы творить невообразимые вещи, разговаривая через ширму с викарием о… Скажем, о Лиге Наций. Просто невообразимые!

– Например?

Но в ответ донесся только тот же чуть слышный хрюкающий смешок, какой он уже слышал прежде. Разговор опять прервался.

– А вообразите себе, какие гнусности можно было бы обсуждать не краснея, – добавила она.

– Вам так хотелось бы иметь возможность обсуждать гнусности?

Миссис Твейл кивнула.

– Из меня получился бы хороший ученый, – сказала она.

– А это здесь при чем?

– Ну как же вы не поймете, – ответила она нетерпеливо. – Разве не ясно? Препарировать всех этих лягушек и мышей, заражать раком кроликов, смешивать кипящие растворы в ретортах, чтобы всего лишь посмотреть на возможный результат. Просто любопытства и смеха ради. Вся современная наука – это сплошные гнусности.

– И вам хотелось бы вынести это за стены лабораторий?

– Не на всеобщее обозрение, разумеется.

– Но вот если бы удалось скрыться за ширмой, где Добрые люди не смогли бы видеть вас…

– Спрятавшись за ширмой, – медленно повторила миссис Твейл. – А сейчас, – сказала она, в очередной раз меняя тон, – мне нужно будет выйти. Где-то здесь на Лугарно есть магазин, в котором продают резиновых крыс для собачек. Крыс с ароматом шоколада. Кажется, Фокси без ума от шоколада. А, вот мы и на месте!

Она склонилась вперед и постучала пальцем по стеклу.

Юстас посмотрел ей вслед. Потом, снова надев шляпу, он отдал распоряжение шоферу отвезти его в магазин Вейлей на улице Торнабуони.

«Братья Вейль, Брюссель, Париж»…

Юстас толкнул дверь и вошел в переполненный магазин.

«Где каждый экспонат радует глаз, – бурчал он себе под нос, как делал обычно, входя сюда, – где все всегда и исключительно для вас. Только у братьев Вейль – Париж, Вена, Флоренция, Брюссель».

Но в это утро никого из братьев не было видно. Когда он вошел, то увидел только мадам Вейль, которая настойчиво уговаривала английского полковника из Индии купить себе Жоржа Брака. Сценка была столь уморительная, а главная исполнительница настолько хороша собой, что Юстас, изобразив интерес к какой-то вполне уродливой майолике, пристроился рядом, что слышать и наблюдать.

Жемчужная и золотистая, при обворожительных розовых пухлостях форм, как могло это роскошное создание сбежать с полотна Рубенса, где ему было самое место? И как, о святые небеса, случилось, что фигура кисти Питера Пауля, явно плод его мифотворческой фантазии, оказалась еще и с ног до головы одета? Но даже в этом совершенно неуместном наряде двадцатого столетия фламандская Венера по фамилии Вейль выглядела обворожительно. Что только подчеркивало абсурд того представления, которое она сейчас разыгрывала перед полковником. С серьезностью маленькой девочки, старательно и слово в слово воспроизводившей только что выученный наизусть урок, она с умным видом повторяла бессмысленные фразы, которыми так умело украшал свою профессиональную скороговорку ее супруг. «Осязаемая ценность», «ритм», «особое значение формы», «repoussoirs» [22] Контраст ( фр. ). , «каллиграфия очертаний» – Юстас узнавал все штампы современной художественной критики вкупе с изобретениями собственного левантийского гения Вейля: «четырехмерное пространство», «couleur d’éternité» [23] Цвет вечности ( фр. ). и «пластическая полифония». Все это подавалось с таким сильным, с таким невероятно «пикантным» французским акцентом, что напоминало стиль шаловливых парижских девчонок из шедших на лондонских подмостках музыкальных комедий, отчего краснолицый полковник уже почти сомлел от вожделения.