Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Внезапно раздался громкий топот ног и громкий радостный вопль:

– Мсье Юсташ!

Юстас повернул голову.

Низкорослый, широкоплечий, невероятно подвижный и легкий, это был Габриэль Вейль собственной персоной, несшийся к нему, огибая статуи эпохи раннего барокко и мебель «чинквеченто». Зажав ладонь Юстаса между обеими своими, он тряс ее долго и пылко, заверяя на своем неподражаемом бельгийском английском языке, насколько он счастлив, насколько горд, как глубоко тронут и польщен. А затем, понизив голос, театральным шепотом сообщил, что только что получил кое-что от своего брата в Париже. Поистине драгоценный груз, причем, рассмотрев полученные вещи, тут же дал себе несокрушимую клятву, что не покажет этого ни одной живой душе, будь то хоть сам Пирпонт Морган, пока ce cher Monsieur Eustache лично не снимет пенки с новых поступлений, отобрав для себя все самое лучшее. И какие это вещи, какие деликатесы! Рисунки Дега, подобных которым еще никто никогда не видел.

Все еще бурля энтузиазмом, он провел гостя в одну из комнат позади салона, где на резном венецианском столике лежала большая черная папка.

– Вот! – воскликнул он, сделав жест, скопированный у персонажей картин старых мастеров, которые указывали зрителю на сцену Преображения Господня или на мученичество святого Эразма.

Несколько мгновений он хранил молчание, а потом, сменив выражение лица на похотливую и хитрую ухмылку работорговца, продающего юных черкешенок престарелому паше, принялся развязывать тесемки папки. Как заметил Юстас, руки у него были ловкими и сильными, густо поросшими с внешней стороны мягкими черными волосами и с безукоризненным маникюром на ногтях. Широким движением мсье Вейль открыл тяжелую картонную крышку папки.

– Смотрите!

В его голосе звучали триумф и уверенность в успехе. При виде этих свежих сосков грудей, только начавших распускаться бутонов, этих ни с чем не сравнимых по красоте девичьих пупочков не устоял бы ни один самый пресыщенный паша.

– Нет, вы только взгляните!

Нацепив монокль, Юстас посмотрел и увидел сделанный углем набросок обнаженной женщины, стоявшей внутри жестяной ванны, как в Римском саркофаге. Одна нога, заметно деформированная необходимостью носить слишком узкую обувь, опиралась на край ванны, а женщина склонилась вниз так, что ее волосы и грудь падали в одну сторону, а тощий зад был выставлен в другую. Ее колено было искривлено наружу под, казалось бы, самым неуклюжим углом, чтобы она могла поскрести себе пятку, которая непостижимым образом на этом черно-белом рисунке выглядела желтой и все еще грязной, несмотря на потраченное мыло.

– Но разве это лицо?.. – пробормотал Юстас.

Но он уже понимал, что только Дега и никто другой умел передавать невзрачную и не предназначенную для чужих глаз физиологию наших тел, занятых бытовыми делами, с такой правдивостью форм и уж тем более с такой неожиданной красотой.

– Ты не должен был продавать мне того Маньяско, – сказал он громко. – Как я теперь смогу позволить себе один их этих рисунков?

Работорговец бросил на пашу быстрый взгляд и заметил, что черкешенки уже начали оказывать на него желаемое воздействие. Но ведь они стоят не так дорого, тут же заявил он. А какая выгодная инвестиция! Это принесет больше прибыли, чем любые акции компании Суэцкого канала. А теперь пусть мсье Юсташ посмотрит на это!

Он убрал верхний рисунок. На следующем лицо той, что спустила на воду тысячи кораблей, было чуть различимо сзади, когда она склонилась над жестяным саркофагом и яростно терла полотенцем шею.

Габриэль Вейль положил свой плотный ухоженный палец на ее ягодицы.

– Нетленная ценность! – выдохнул он в экстазе. – Какие объемы, какая изумительная техника!

Юстас не смог сдержать смеха. Но, как обычно, последним смеялся мсье Вейль. Мало-помалу пресыщенный паша начал сдавать свои позиции. Да, вероятно, он согласится, но ему нужно подумать… И разумеется, если цена не окажется заоблачной…

Восемь тысяч лир, назвал сумму работорговец, всего восемь тысяч не только за шедевр, но и за гарантию будущего дохода как от ценнейшей акции с золотым обрезом.

Хотя цифра звучала вполне разумной, Юстас счел своим долгом поторговаться.

Нет, нет, восемь тысяч, и ни чентисимо меньше. Но если мсье Юсташ купит две и заплатит сразу, они достанутся ему за четырнадцать.

Четырнадцать, четырнадцать… Принимая во внимание письмо, полученное этим утром из банка, он мог считать, что два Дега достались ему практически бесплатно, ни за грош, даром. А потому, легко успокоив свою совесть, Юстас достал чековую книжку.