Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Четыре широкие ступени вели к входу в церковь. Они подняли и сдвинули в сторону тяжелый кожаный полог, который висел в проеме открытой двери. В конце высокого и сводчатого туннеля несколько свечей рассеивали сумрак, пропахший старыми благовониями. За исключением женщины в черном, молившейся у самого подножия алтаря, внутри никого не было.

– Что произошло? – спросил Себастьян, когда они вошли.

С трудом подбирая слова на далеком от совершенства английском и охваченный эмоциональным стрессом, молодой человек сбивчиво попытался ответить. Друг Бруно, человек, служивший в полицейском управлении, пришел вчера, чтобы предупредить, что они собираются это сделать. На хорошей машине он мог легко успеть пересечь границу. Многие готовы были пойти на любой риск, чтобы помочь ему в этом. Но Бруно отказался: он просто не хотел бежать, просто не хотел.

Голос молодого человека надломился, и даже почти в полной темноте было видно, как крупные слезы покатились по его щекам.

– Да, но за что он арестован? В чем его могут обвинить? – спросил Себастьян.

– На него донесли, что он связан со сторонниками Каччегвиды.

– Каччегвиды? – повторил Себастьян, и у него снова жутко скрутило низ живота, когда он вспомнил, с какой радостью запихивал в бумажник двадцать две купюры, и свое глупое хвастовство о том, как отец помогал итальянским антифашистам. – Это сделал Вейль? Он написал донос? – шепотом спросил он.

Как ему показалось, очень долго молодой человек смотрел на него молча. Мокрое и странно искаженное, его узкое лицо непроизвольно дергалось. Он стоял совершенно неподвижно, а его руки безвольно свисали по сторонам; только большие кисти то сжимались в кулаки, то снова разжимались, словно жили какой-то своей напряженной, но исполненной му́ки жизнью. Но потом он прервал молчание.

– Так все из-за вас, – произнес он очень медленно, но вкладывая в каждое слово такой заряд концентрированной ненависти, что Себастьян в страхе попятился от него. – Все происходить из-за вас.

Шагнув вперед, он наотмашь ударил Себастьяна по лицу. Тот издал крик от боли и пошатнулся, упершись спиной в колонну. Скаля зубы и воздев над головой кулаки, Карло угрожающе нависал над ним, но, увидев, что Себастьян достал носовой платок и пытается остановить хлынувшую из носа кровь, внезапно опустил руки.

– Извинить, – пробормотал он на ломаном языке. – Извинить.

И быстро повернувшись, поспешил покинуть церковь.

Без четверти час Себастьян уже вернулся на виллу, причем лишь слегка распухшая губа могла выдать, что утром с ним что-то приключилось. В церкви он полежал поперек двух стульев, пока кровотечение из носа не прекратилось, потом слегка умылся святой водой и вышел на улицу, где купил чистый носовой платок и закончил приводить себя в порядок, воспользовавшись туалетом Британского института.

Когда он поднимался по склону холма, ему встретилась та же коза, но у Себастьяна возникло смутное внутреннее ощущение, что сегодня он не имеет права даже остановиться, чтобы понаблюдать за животным, а горячее чувство вины не позволяло предаваться поэтическим фантазиям. И он шел вверх по дороге, через ворота, мимо царственных кипарисов, чувствуя себя настолько глубоко несчастным, что даже жить больше не хотелось.

На приземистой ограде террасы перед виллой, у подножия пьедестала, на котором поросшая мхом Помона держала свой рог изобилия, в полном одиночестве сидела Королева-мать, поглаживая лежавшую на коленях собачку. Заметив ее, Себастьян остановился. Получится ли прокрасться мимо нее на цыпочках в дом, чтобы не быть услышанным? Старая женщина внезапно подняла голову и устремила незрячий взгляд в небо. К своему огромному удивлению и даже с некоторой оторопью Себастьян увидел, что она плачет. Что могло случиться? Но потом он заметил, как именно лежит Фокси поперек ее бедер: обмякший, похожий на те коричневые меха, которые женщины любят набрасывать на шеи, лапы бессильно обвисли, голова располагалась ниже остального тельца. Стало очевидно, что животное мертво. Понимая теперь, насколько будет неправильно прокрасться мимо незамеченным, Себастьян пошел по хрустящему гравию дорожки, стараясь делать каждый шаг как можно более звучным.

Королева-мать повернула голову.

– Это ты, Дэйзи?

Себастьян назвал свое имя.

– А, так это ты, мальчик, – сказала она тоном почти презрительного разочарования. – Подойди и сядь здесь.

Она похлопала ладонью по прогретой солнцем штукатурке покрытия стены, достала вышитый носовой платок, промокнула из глаз слезы и вытерла влагу со щек.