Юлий Крелин - Уход

– Любовь…

– Что ты привязался к любви – миром правит секс, а не любовь какая-то никому не ведомая.

– Чертовщину несешь…

– А что ж мне еще нести?! Зачем существует человечество? – Не знаете. В чем смысл вашего существования? – Не знаете. Когда-нибудь узнаете. Для этого когда-нибудь вам дожить надо. А для этого надо, – рассмеялся, – ре-про-ду-цироваться. Сиречь, размножаться. Сиречь, е…ся, – опять рассмеялся. – А это можно и без любви. Вот и получается, что секс главнее и он определяет, кто лживее.

– Ну тебя. Мне не до того.

– А зря. Вспомни-ка Тамару, вечеринку после экзаменов.

– Молодые были. А ты-то…

– Это уж мое дело. Работа такая. Она говорила: «не надо, не сейчас…»

– И что? Всегда так говорят.

– А ты не перебивай. Уж почти дошел… Помнишь?

– Ну и к чему это ты?

– А потом ты уехал в ординатуру – и все. Исчез.

– Это да.

– А помнишь?..

– А тебе-то что?!

– А то, что в конечном-то счете обманул ты… Ведь обманул же!

– Да, я…

– Я и говорю, бабы-то фальшивее, а ты…

– Прекрати! Прекрати! Мало что можно…

– Покопаться, так и не мало! Праведники хреновы. – И собеседник махнул рукой.

…Одна махающая рука и больше никого, ничего…

Резкая боль пронзила от живота к пояснице. Мишкин приподнялся. Ему почудилось, что кто-то в комнате. Но никого… Но вспомнил, что Галя вколола ему этот чертов наркотик. А всё равно – боль… Чертовщина! «Да, почувствовал я правильно. Вовремя сделали укол. Еще чувствую, еще понимаю. Или лучше еще сделать…» Боль немного отпустила, и он опять стал задремывать, не додумав, что-то припомнив… Какая-то тяжесть в груди. «Плохо. Что-то плохо. Что плохо? Может, все же еще?..» Но тут раздался звонок в дверь – вечер начинается. Жизнь продолжается.

…Семь… Шесть… Пять…

Анатолий Яковлевич лихорадочно запихивал в свой портфель миллион каких-то бумаг, рукописей, папок – со стороны могло показаться, будто он собрался в дальнее путешествие, командировку для работы над очередной исторической проблемой. Однако это были стандартные утренние сборы: человек готовился к обычному дню, на который было запланировано посещение архива, библиотеки, студенческого семинара, просмотр на предмет научной экспертизы какого-то исторического фильма, затем вечер у Жени (ему был обещан рассказ о царствовании Павла I, к чему надо отдельно подготовиться, но это можно сделать заодно, в библиотеке). Предварительно же предстояло встретиться с Борей, Борисом Георгиевичем – они перед походом к Жене собирались посидеть где-нибудь и немножко поесть и, разумеется, выпить. Это уже традиционно.

И сейчас, готовясь к выходу из дома, Анатолий ждал звонка от Бориса, чтобы уточнить час и место их предвечерней встречи. Ожидая и дергаясь от нетерпения, он почему-то вспомнил, как лет тридцать тому назад они с Борисом были на так называемом Устном журнале в Доме кино. Демонстрировали новинки местной цивилизации. Студентка из Ленинграда Эдита Пьеха пела с мальчиками, сокурсниками что ли; студент архитектурного института Вознесенский читал стихи; а какой-то инженер показывал телефон без проводов: желающие из зала подходили и прямо со сцены звонили на обычные городские номера. Анатолий вспомнил и подумал, что первые две новинки осуществились, утвердились, вошли в культурный быт, а телефон такой – может, самое нужное из демонстрируемого – так и остался мечтой. Он не знал, что мобильные телефоны уже начинали свое шествие по миру, но еще не докатились до СССР. Впрочем, не знал он и что сам этот СССР скоро падет под натиском всех придумок, на которые сил не хватало у умирающей державы. В своих тайных исторических размышлениях он давно уверился, что это падение не за горами, но никак не думал, что эти горы уже перед нами и что произойдет всё это при нашей жизни. Да он как раз и притащил Жене еще до его болезни брошюрку Амальрика, предвещавшего падение советского монстра приблизительно в восемьдесят четвертом году. Они тогда размечтались, раскудахтались, но все это напоминало маниловские рассуждения…

С Борисом они встретились в кафе Дома литераторов – едва ли не последнее место, еще доступное этим полумалоимущим: если на полноценную закуску денег и не всегда хватало, то уж выпить удавалось постоянно. Что друзья-оппоненты и проделывали. А закуска все ж была – салатик, который носил имя Оливье, хотя никто не знал, законно ли он так наречен, и салатик из капусты, и бутерброды с колбасой и сыром. Они были вполне удовлетворены уровнем этой подготовки к посещению Мишкина. Собственно, специально готовиться и не надо было. Они бывали там часто, особенно в последние, в общем, трагические дни. Состояние Жени ухудшалось, тело уходило прямо на глазах, слабость нарастала. Оперировать уже не было сил, и он ушел из отделения. Жизнь его была в операциях и в выхаживании своих больных – ведь все годы он выхаживал их сам, никогда до конца не полагаясь на реаниматоров. Так и во всем. Он не мог (именно не мог , физически не мог) положиться на жену или на сына даже, скажем, в деле ухода за собачкой. Мишкин всегда во все влезал, во все совался, и поначалу казалось, что он всем мешает. Но подсчитывали результат – и каждый раз выходило, что со щитом оказывался именно Женя. Но нет пророка в свом отечестве не только по месту, но и по времени, и в мелочи, и в истории, и в быте. Да вот так. Приблизительно обо всем этом и шла тихо журчащая беседа между Толей и Борисом. А еще о том, что обоим предстояли скорые командировки: Борису – на конференцию, а Анатолию – в погоню за каким-то архивом. Да и Алексей, как они узнали сегодня, вылетает ночью куда-то в провинцию для какой-то операции. Мишкин катастрофически быстро уходит… Но жизнь-то продолжается.