Оскар Уайльд - Сказки

Когда маленький Карлик услышал, что он еще раз должен танцевать перед Инфантой, и притом по ее особому приказанию, он так возгордился, что выбежал в сад и в глупом экстазе, с самыми неожиданными и неуклюжими жестами восторга, стал целовать белую розу.

Цветы были возмущены этим дерзким вторжением в их прекрасные владения; когда же они увидели, как он прыгал взад и вперед по дорожкам, так смешно размахивая над головой руками, они не могли более сдерживать своего негодования.

– Он, право, слишком уродлив, чтобы ему позволять играть там, где мы находимся! – восклицали Тюльпаны.

– Ему бы следовало напиться сока макового настоя и отправиться спать на тысячу лет, – сказали большие красные Лилии и запылали от ярости.

– Это совершенное чудовище! – прохрипел Кактус. – Какой он кривой и безобразный, а его голова совсем не пропорциональна его ногам. Право, я чувствую, как при виде его мои колючки встают дыбом, и если он только подойдет ко мне, я исколю его моими шипами.

– А ведь в руке у него лучший из моих цветов! – воскликнул куст белых роз. – Я сам преподнес его сегодня Инфанте в подарок на день ее рождения, а этот урод похитил его. – И визгливым голосом он закричал: – Вор! вор! вор!

Даже красные Герани, которые обычно не важничали и были известны своею многочисленной и бедной родней, увидев маленького Карлика, скорчили брезгливую мину; на робкое же замечание Фиалок, что, конечно, он был чрезвычайно дурен собой, но что он не мог этому горю помочь, Герани весьма резонно возразили, что в этом-то и заключался его главный недостаток и что нечего восхищаться человеком только потому, что он неизлечим. И действительно, некоторые из Фиалок должны были согласиться, что уродство маленького Карлика было слишком вызывающим и что он проявил бы больше вкуса, приняв печальное или, по крайней мере, задумчивое выражение, вместо того чтобы нелепо прыгать и принимать такие глупые и дикие позы.

А старые Солнечные Часы, эта знаменитая достопримечательность, указывавшая когда-то время самому императору Карлу V, были так поражены появлением маленького Карлика, что чуть не позабыли отметить своим длинным, теневым пальцем целых две минуты и не могли не обратиться с замечанием к гревшемуся на залитой солнцем балюстраде большому молочно-белому Павлину и не высказать, что дети королей, как всем известно, короли, а дети угольщиков – угольщики и что было бы глупо утверждать обратное. С этим положением Павлин вполне согласился и так громко прокричал: «Конечно! конечно!», что золотые рыбки, жившие в бассейне с фонтаном, высунули из воды свои головки и спросили у большого каменного Тритона, что случилось.

Однако птицы симпатизировали Карлику. В лесу они часто видели, как он, словно эльф, гонялся за крутящимися в воздухе листьями или, скорчившись в дупле какого-нибудь старого дуба, делился орехами с белками. Птиц не смущало его уродство. Ведь даже соловей, распевавший по ночам в апельсиновой роще так сладко, что порой сама Луна склонялась, чтобы его послушать, не блистал красотой; и, кроме того, Карлик всегда был добр к ним и в продолжение последней, необыкновенно суровой зимы, когда на деревьях не было ягод и земля была тверда, как железо, а волки подходили за пищей к самым воротам города, он ни разу не забыл о них и всегда бросал им крошки от своего маленького ломтика черного хлеба и делился с ними, как бы ни был скромен его собственный завтрак.

И птицы порхали вокруг него, болтая друг с другом и почти касаясь его щек своими крылышками, а маленький Карлик от восторга не мог превозмочь желания показать им чудную белую розу и рассказать, что сама Инфанта дала ему ее в знак своей любви.

Птички не поняли ни одного слова из его рассказа, но они все-таки склонили головки и приняли глубокомысленный вид, что имеет почти ту же цену, но само по себе гораздо легче.

Ящерицам он тоже очень нравился, и, когда он, устав от беганья, бросился на траву, чтобы отдохнуть, они стали играть и резвиться возле него и старались развлечь его, как умели.

– Не каждый может быть так же красив, как ящерица, – кричали они, – этого нельзя требовать от всех. И, как это ни странно, он в конце концов вовсе не так уж безобразен, конечно, если закрыть глаза и не смотреть на него. – Ящерицы по натуре философы и иногда, задумавшись, целыми часами сидели вместе, когда больше нечего было делать или когда погода была слишком дождливой.

Цветы, однако же, были чрезвычайно раздражены поведением как ящериц, так и птиц.