Райнер Мария Рильке - Книги стихов

и ласкова, пока

из бороды Твоей моя

не выбралась рука.

Твоим был первым словом Свет.

Пусть «человек», второе слово,

в молчании Твоем готово,

оно во тьме для нас так ново,

что я на третье в ходе лет

Тебе отвечу прямо: «Нет!»

Люблю Твою немую думу.

Молю: произрастай в тиши

Ты, греза в глубине души,

и на челе скалистом сумму

молчанья молча напиши!

Храни нас в несказанном вражьем

нашествии среди тревог,

чтоб рассказал в раю пророк

о том, как был ночным Ты стражем

и даже затрубил в Свой рог.

Из двери в дверь идешь смиренно,

домам Свою даруя тишь;

тишайший гость во всей вселенной,

Ты в двери мягче всех стучишь.

Ты не мешаешь даже чтенью,

когда касаешься страниц

Твоею голубою тенью,

уместной также для божниц,

и внемлешь тихо песнопенью

сестер, вещей, Твоих черниц.

Твой образ вездесущий дробен,

и в чувствах Ты моих воскрес,

оленям светлым Ты подобен,

но для Тебя я темный лес.

Ты колесо, но я способен,

среди Твоих осей витая,

где мною движет их народ,

в привычных тяготах работ

усиливаться, возрастая

за поворотом поворот.

Ты глубь, Ты высь, лишь в слове ясен.

В Тебя не взмыть и не нырнуть.

Ты даже трусу не опасен,

но был вопрос его напрасен:

в молчаньи скрыл Свою Ты суть.

Противоречий лес бескрайный!

Младенец на моих руках,

Ты для народов урожайный

гнет в проклятых Тобой веках.

Ты, первой Книгой возвещенный,

Свой Первообраз восприми,

Ты, в скорби и в любви взращенный.

Не заклеймен ли, обмирщенный,

кто мнит, что Ты лишь возвращенный

исток первичных дней семи.

Затерян был среди двуногих

Ты, чтоб на жертвы не смотреть;

Ты проявился в хорах строгих,

в златых вратах, что для немногих,

родился Ты среди убогих

и препоясан телом впредь.

Загадочный! Перед напрасным

путем вокруг Тебя века.

Я сотворил Тебя прекрасным.

Высокомерием опасным

напряжена моя рука.

Я, рисовальщик очертаний,

исследователь испытаний;

средь замыслов моих больных

в ползучих терниях лесных,

кривым подобных и овалам,

затерянную в небывалом,

обрел я форму вне мечтаний

благочестивей остальных.

И наступило торжество.

Я мир увидел завершенный,

но тот же взгляд мой отрешенный

велит мне строить вновь его.

Я тень, я чаша над моим

урочным делом или целью;

свод густолистый над скуделью,

и в праздник я неутомим;

я схож с долиной-колыбелью,

где я же Иерусалим.

Я Божий град. Я Бога жду,

Его пою ста языками;

Псалтирь Давидова веками

со мной, и я за облаками

вдохнул вечернюю звезду.

Притянут солнечным восходом,

давно покинут я народом,

и без народа я велик,

внимаю поступи пророчеств

средь распростертых одиночеств,

где я возникну, как возник.

Благополучием отрадным

изнеженные города!

Вас положением осадным

не соблазняла ли вражда?

Поголодать бы вам под стражей

из ненадежных часовых,

когда вокруг простерся вражий

стан, как один из тех пейзажей,

где не остаться вам в живых.

Бросая с кровель взор за взором,

страшиться будете измен,

но будет враг вас брать измором,

а не склонять к переговорам,

и брать не будет вас он в плен,

пока своим немым напором

не сокрушит он ваших стен.

Я из пульсирующих эпох;

с ними, в них я исчез.

Я песней был, и стих, мой Бог,

в ушах шумит, как лес.

Я в тихой простоте поник,

но голос мой целей,

когда, склонив смиренно лик,

молюсь еще теплей.

Гнал ближних я за ветром вслед,

как звал бы я грозу,

крылами ангелов задет

там, где в Ничто впадает свет,

а Бог темнел внизу.

В древесной Божьей вышине

нет ангелам числа;

отлет им видится во сне

туда, где Божья мгла.

Однако веруют они

в свет, а не в Божью тьму;

Денницу чествуя в тени,

льнут ангелы к нему.

Он выдает себя за свет,

царит в стране теней,

в ничто сожженный, ввысь воздет,

он просится туда, где нет

мучительных огней.

Бог времени, он род луча,

он будит и слепит,

от боли бьется, хохоча,

и жалобно вопит,

а время видит в нем врача

и власть его крепит.

А время – блеклая кайма

древесного листа;

времен сияющая тьма

для Бога нечиста,

и Бог, уставший от высот,

упал бы под откос,