Райнер Мария Рильке - Книги стихов

«да будет», – главный Твой глагол возник.

Убийство раньше смерти – вот пролог

к дальнейшему с такою хрупкой кромкой;

прорвался крик

сквозь голоса тревог,

друг другом их одаривая,

Тебя зовущих,

Тебя несущих

через пороги

бездн, выговаривая

лишь слоги

Твоего имени.

Бледный мальчик Авель речет:

Меня нет. Мне что-то сделал брат.

Что – я не видел и рад.

Брат закрывает мне свет.

Его лицом свет задет.

Мое лицо – только след.

Он теперь одинок.

И кто бы ему помог?

Никто не сделает этого с ним,

идут все за мною одним.

Гнев брата не видит вех.

Он остался без всех.

Старший брат мой не спит в тишине,

бдительный мой сосед.

Ночь подумала обо мне,

о нем – нет.

Люблю тебя я, тьма родная;

одну тебя я выбрал, зная:

мир окружен огнем;

мы день за днем

в сверкающем кругу,

откуда вырваться я не могу;

всех темнота ночная влечет;

кто тянется к ней, кто летит, кто течет;

и мне самому,

и вихрю, и зверю

нельзя не вернуться назад во тьму,

но вдруг там силу я восприму?

Ночам я верю.

Я верю во все, что не изъяснилось,

освободив святую мечту;

то, что другому даже не снилось,

я вдруг нечаянно обрету.

Боже, прости мне мою вину,

дерзость моя не имеет предела:

даруй мне силу, подобную сну,

чтобы мною она владела,

и, как дитя, я к Тебе прильну.

Этим потоком, этим впаденьем

в открытое море, обняв простор,

моим возвращеньем, растущим в собор,

Тебя возвещу моим пробужденьем,

как никто до сих пор.

Даруй дерзновенье, Господи, мне,

чтобы моя мольба

стояла облаком в вышине

у Твоего лба.

Моя душа слишком одна, но в мире одна не вполне,

чтобы святить времена;

я в мире клочок, но душа моя в мире бедна не вполне,

как вещь пред Тобою в свой срок,

темна, умна в глубине;

хочу моей воли, чтобы она пролагала

к деянию путь,

чтобы медлительность времени превозмогала,

когда моя суть

среди премудрых скромна

или одна.

Твое отраженье во мне – Твой дар,

я для него не слеп и не стар;

Ты можешь в меня вместиться,

чтоб мне, цветку, распуститься.

Знаю: кто клонится, тот не верен;

если клонюсь я, то уклонюсь;

перед Тобою не провинюсь;

свой образ я написать намерен,

как и Того, кто меня привлек,

близок или далек,

как Слово, чей смысл вне фраз,

как осадок на дне

кувшина и как лицо

матери, как баркас

на волне

сквозь гибельный шторм.

Видишь, влечет

все мои побужденья:

мрак нескончаемого паденья

и светлеющий трепетно взлет.

А многим до множества дела нет,

легко судить им отдельный предмет

чувством покорно гладким.

Тебя же тянет общий секрет

к ближним, на многое падким.

Ты радуешься, если всем Ты нужен,

как сосуд.

Ты не остыл, так дай Себе труд

нырнуть в глубину, где Ты обнаружен:

жизнь тут как тут.

Руками дрожащими или взором

атом на атом громоздим.

Веками работаем над собором

Твоим.

А Рим?

Рим – прах.

В бренных мирах

что сохранно?

Рушатся беспрестанно

купола, где возник

из мозаик Твой лик.

А иногда мечта

пространством Твоим занята,

где Ты весь,

где глубь искусства,

золото ребер, кровля, высоты.

И я вижу, как мои чувства

творят поднесь

Твои красоты.

Если Один пожелал Тебя сильно,

значит и нам Тебя желать можно;

пусть направленье поисков ложно,

если золото изобильно,

но золота не достает рука,

сквозь камень его извлечет река,

ибо и камень – мнимый предел

глубинам.

Бог даже вопреки нам

созрел.

Кто сочетал противоречья жизни

в едином символе первооснов,

тот строг,

но, изгоняя крикунов,

в своем дворце Тебя принять готов,

когда переступаешь Ты порог.

И чертишь, с ним оставшийся вдвоем,

один в недвижном центре монологов

Ты, время циркулем потрогав,

круги в пространстве день за днем.

Ты знать меня не хочешь, отвергая,

быть может, кисть заблудшую мою?

А я пишу Твой образ на краю

чувств, Ты архипелаг,

Ты даль другая;

Тебе,

Тому, Кто смотрит, не мигая,

я предстою.

Остались без Тебя Твои просторы,

где пляшущие ангельские хоры

и музыка – их ветхий окоём.

Я для Тебя последнейший приют,

где небеса еще распознают