Александр Дюма - Сальватор

– Мсье, – сказал он, – почему меня не заковывают, как этих бедолаг? Я ведь такой же преступник и, как и они, приговорен к каторге.

– Господин аббат, – ответил капитан, – я только исполняю приказ, который мне был отдан.

– Вам приказали не заковывать меня в кандалы?

– Да, господин аббат.

– Но кто мог отдать вам подобное распоряжение?

– Господин префект полиции.

В этот момент во двор замка Бисетр въехала карета. Из нее вылез человек в черной одежде с белым галстуком на шее. Он направился прямо к аббату Доминику, почтительно склонился перед ним и издали нижайше его поприветствовал.

– Мсье, – сказал он несчастному монаху, вручая ему свиток, – с этой минуты вы свободны. Вот документ о вашем помиловании, который Его Величество поручил мне вручить вам лично.

– Полное помилование? – спросил аббат, который казался скорее удивленным, чем обрадованным.

– Да, полное, господин аббат.

– Его Величество никак не ограничивает мою свободу?

– Никак, господин аббат. Кроме того, Его Величество поручил мне исполнить любое ваше желание.

Аббат Доминик опустил голову и задумался.

Он вспомнил о том поступке милосердия, который совершил во времена правления Людовика XIII такой же простой монах, как он, святой Венсан де Поль, для которого была учреждена должность главного духовника каторг.

– Если это так, – подумал он, – я стану утешителем этих изгнанников. Я научу их надеяться! Кто может сказать, что все эти люди хуже других!

Затем, подняв голову, сказал вслух:

– Мсье, поскольку Его Величество разрешает мне высказать просьбу, я прошу у него милости назначить меня духовником каторги.

– Его Величество предвидел эту вашу просьбу, господин аббат, – произнес посланец короля, вынимая из кармана другую бумагу и протягивая ее аббату Доминику. – Вот документ о вашем назначении. Можете, если пожелаете, вступить в эту должность немедленно.

– Каким же образом? – спросил аббат, видя, что конвой уже готов к тому, чтобы тронуться в путь.

– Господин аббат, принято служить мессу в часовне замка и призвать милосердие Божье к заключенным перед тем, как они отправятся на каторгу.

– Куда идти, мсье? – произнес аббат Доминик и направился вместе с посланцем короля к той части крепости, где находилась часовня.

Живая цепь дрогнула и пошла вслед за монахом.

Когда месса закончилась, раздался последний свисток.

Выйдя во двор, каторжники уселись на длинные телеги, а огромные ворота тюрьмы распахнулись настежь.

Телеги тяжело загрохотали колесами по булыжникам и покинули двор. За ними покатили фургоны седой и кухней и таратайка, в которой сидели капитан, начальник конвоя, хирург, в обязанности которого входило оказание медицинской помощи заболевшим каторжникам, чиновник из министерства внутренних дел, именовавшийся комиссаром, и аббат Доминик. Телеги с каторжанами и таратайку охранял многочисленный отряд конных жандармов.

Отправление конвоя, как мы помним, привлекало многочисленных зрителей. Это были большей частью зажиточные праздные парижане, которым нравилось грустное зрелище людского горя.

Когда телеги показались на дороге, раздался шквал проклятий, которыми толпа осыпала каторжников. А к этому крику присоединился яростный вопль, вырвавшийся из груди всех каторжников. Это был крик, а скорее зловещая боевая песня, известная любому каторжнику, нечто вроде вызова, который бросали каторжники обществу:

Но аббат протянул руки к толпе и к каторжникам, и конвой продолжил свой путь в молчании и задумчивости.

Наши читатели, вероятно, помнят слова госпожи Долорес де Розан, когда она предоставила мужу восемь дней, которые требовались ему якобы для того, чтобы уложить чемоданы и оформить паспорта.

Напомним все же последнюю фразу, которая может служить эпиграфом к этой главе и к следующей главе тоже:

«Хорошо, пусть будет восемь дней, – решительно заявила госпожа де Розан. – Но знай, – добавила она, взглянув на ящичек стола, в котором лежали запертые на ключ пистолеты и кинжал, – знай, что я уже все для себя решила до того, как ты появился в этой комнате. И если через восемь дней мы не уедем, на девятый день ты, Камил, и я, мы предстанем перед Богом и тогда каждый из нас ответит за свое поведение».

А на другой день после того, как были произнесены эти слова, Камил в середине разговора с Сальватором получил от мадемуазель Сюзанны де Вальженез записку, в которой говорилось: