Сборник статей - Путь в Европу

Все это и составляет отличие демократии от использования ее процедур в борьбе за властную монополию или за ее удержание. Отличие политической нации граждан от общности подданных. Последним, разумеется, и в России ни один политический лидер не осмелится сказать, что они всего лишь подданные, а не граждане и что до демократии еще «не доросли». Это было бы признанием в цивилизационном отставании при перенесении его причин с правителей на население. Но население вряд ли станет поддерживать политиков, открыто обвиняющих его в отсталости. Поэтому российская властная элита ничего такого и не говорит. Они убеждает народ в том, что правит так, как правит, руководствуясь патриотическим представлением об его самобытном величии и заботой о сбережении его ценностей и традиций. И пока убеждает небезуспешно.

Однако уже сейчас видно, что отдельные ее представители, в том числе и из самых высокопоставленных, начинают осознавать бесперспективность сложившейся в стране государственной системы в современных условиях. Намечаются и меры по ее осовремениванию, а именно – по ее приближению к стандартам государственности правовой. Но сделать это предполагается без допущения свободной политической конкуренции. Или, что то же самое, при сохранении политической монополии. Или, что опять-таки то же самое, при сохранении нашей демократии в ее имитационном «суверенном» состоянии.

Но таким способом подобные исторические задачи нигде в мире еще не решались. Властная монополия, даже если она воплощается не в одной, а в двух политических персонах, и правовое государство – вещи несовместные. Да, сама по себе политическая конкуренция к такому государству автоматически не ведет. Это можно наблюдать в сегодняшней Украине, об этом рассказывали и наши зарубежные коллеги, не забывшие о трудностях посткоммунистической трансформации своих стран. Но при отсутствии политической конкуренции, т. е. демократии, правовое государство невозможно в принципе.

Российским элитам и российскому обществу еще только предстоит осознать это на собственном опыте. Равно как и то, что сохранение политической монополии не совместимо ни с устойчивой экономической динамикой, ни, соответственно, с ростом благосостояния. А когда все это начнет осознаваться, тогда, быть может, окажется востребованным и опыт системной трансформации других посткоммунистических стран.

Заголовок этого текста может показаться читателям тяжеловатым, но он выражает суть всех наших бесед с коллегами из стран Восточной Европы и Балтии. Он передает единство внутренней и внешней политики этих стран в посткоммунистический период, когда вторая в решающей степени определяла содержание первой.

Трансформация стран Восточной Европы и Балтии осуществлялась в соответствии с законом геополитического и ценностного притяжения . Их интеграция в европейские структуры стала одновременно целью, средством и гарантией успеха осуществлявшихся в них преобразований, которые при другом варианте развития могли бы завершиться и по-иному. Если не во всех случаях, то в некоторых уж точно. Ориентация на вхождение в объединенную Европу открывала возможности для беспрецедентных – по глубине, скорости и результативности – системных реформ, в ходе которых происходило перескакивание бывших коммунистических государств и республик советской Прибалтики сразу через несколько ступеней исторической эволюции.

Мировая практика после Второй мировой войны продемонстрировала две модели поставторитарной трансформации, осуществляемой под внешним воздействием: модель опосредованного, хотя порой и жесткого, влияния Запада на переходные общества без включения их в свое пространство и модель превращения Запада в фактор внутриполитического развития таких обществ. Первая модель была реализована в Латинской Америке, некоторых государствах Юго-Восточной Азии (прежде всего в Южной Корее и Тайване), а также в Южно-Африканской Республике. Вторая модель применялась в основном в Европе; за ее пределами прямое вовлечение Запада в лице США в строительство нового порядка имело место только в послевоенной Японии. В Европе же данная модель использовалась в отношении поверженной Германии, затем – Испании, Португалии и Греции и, наконец, в отношении посткоммунистических стран.

О решающей роли внешнего воздействия на начальном этапе системных либерально-демократических преобразований в этих странах говорили в ходе наших бесед многие их представители. Это не могло не сопровождаться ограничениями их суверенитета, в некоторых случаях – существенными. Но они шли на это сознательно.