Жан Жироду - Безумная из Шайо

Орели. Великолепно, мусорщик. Вы всё поняли.

Мусорщик. Бедняки сами ответственны за свою бедность. Вот пусть и страдают от последствий. Богатые же нисколько не виноваты в том, что обогатились.

Орели. Отлично. Продолжайте в том же духе. Еще немного, и вы достигнете совершенства в гнусности… А почему, председатель, вы не хотите расстаться с этими деньгами, если так стыдитесь их?

Мусорщик. Я? Я не хочу?

Жонглер. Еще как не хочешь! Да ты медного гроша глухонемому не дашь.

Мусорщик. Я не хочу с ними расстаться? Какое заблуждение! И какая несправедливость! Какой позор выслушивать подобные обвинения перед столь избранной, столь изысканной аудиторией! Но уверяю вас, графиня, все обстоит совсем по-иному. Я целыми днями только и делаю, что стараюсь от них отделаться. У меня есть пара желтых ботинок, я покупаю пару черных. У меня есть велосипед, я покупаю автомашину. У меня есть жена…

Жозефина. Ближе к делу!

Мусорщик. Я встаю с рассветом и иду распределять свои дары по мусорным ящикам. Могу даже представить свидетелей. Им достаточно один раз прогуляться со мною. Я выписываю цветы с Явы, где их приходится срывать, стоя на спине слона, и снимать так, чтобы не попортить, не то я сразу же уволю слоновожатых! Самое трудное для нас, богачей, – это не иметь денег. Они нас уже не отпускают. Если на скачках я ставлю на самую последнюю клячу, она вылетает вперед, оставляя всех других далеко позади себя. Покупая лотерейный билет, я выбираю самый несчастливый номер, а на него-то и падает выигрыш. То же самое с моими драгоценными камнями, с моим золотом. Каждый раз, когда я бросаю бриллиант в Сену, он возвращается ко мне в желудке плотвы, которую подает мне к столу метрдотель. Десять бриллиантов – десять рыбешек. Не освобожусь же я от своих сорока миллиардов, подав какие-нибудь гроши глухонемому?! В чем же тогда мое преступление?

Констанс. Тут он вроде прав.

Мусорщик. Ведь правда, сударыня? Наконец-то нашлась хоть одна с понятием. Я пошлю вам целую охапку цветов, как только буду оправдан. Какие вы предпочитаете?

Констанс. Розы.

Мусорщик. В течение пяти лет я буду ежедневно присылать вам огромный букет. Это мне по средствам.

Констанс. И еще амариллисы.

Мусорщик. Совсем мой вкус… Тогда будем чередовать. Записываю название.

Продавец шнурков. Врет он насчет цветов. Он их терпеть не может.

Жозефина. Не перебивайте. Он терпеть их не может как мусорщик, но любит как нефтепромышленник.

Продавец шнурков. Я только хотел сказать, что он за тип.

Мусорщик. Да, эта дамочка права. Дам ли я глухонемому двадцать су, двадцать франков, двадцать миллионов… – как видите, я говорю без обиняков, – это не избавит меня от тысячи миллионов, помноженной на сорок, не правда ли, сударыня? Впрочем, бедняки это отлично понимают. Сегодня утром я принял от мусорщика сто франков, которые он нашел под моим столиком. Он не протестовал. Значит, все понял.

Продавец шнурков. Просто он отъявленный кретин.

Мусорщик. Пожалуйста, не ругай мусорщиков: я здесь не для того, чтобы их защищать. Но если бы люди знали, какие сокровища благородной изобретательности, неподкупного разума, непонятного мужества…

Жонглер. И чистоты раз в году. От него же смердит, сударыня!

Жозефина. Тихо! К делу, председатель.

Мусорщик. Перехожу, перехожу. Если я играю на бирже…

Орели. Вот именно. Поговорим о бирже. Зачем вы продали акции Нижней Амазонки по тысяче, а потом за неделю снизили курс до тридцати трех?

Мусорщик. Все по той же самой причине – чтобы угодить вам, графиня. Угождать дамам – цель моей жизни. Я продал для того, чтобы избавить от денег тех, кто их имеет.

Орели. В этом вы преуспели. Но я уверена, что вы скупили их все до одной по тридцать три, а потом они снова поднялись до тысячи.

Мусорщик. До двадцати тысяч. На это я купил замок в Шенонсо и розарий в Бур-ла-Рэн…

Певец. Навозную кучу!

Мусорщик. На это я субсидировал «Ритц». На это я содержу двенадцать своих танцовщиц…

Орели. Мерзкая вы личность, председатель. Надеюсь, все двенадцать вам изменяют?

Мусорщик. Ошибаетесь, ошибаетесь! Что значит изменить кому-нибудь? Это значит покинуть его ради другого. Но я владею всей Оперой. Мои двенадцать танцовщиц могут изменить мне с двенадцатью танцовщиками, с главным администратором, с машинистами, с английским рожком. Но они тоже моя собственность. Это все равно что изменять мне со мною самим. Мне от этого ни тепло, ни холодно.