Владимир Фрумкин - Певцы и вожди

Так же, как мы с Татьяной доверяем критическому взгляду друг друга, мы доверяем и Саше. И наоборот. У него бывают самостоятельные выступления с Аликом Алабиным, Саша также сотрудничает с контрабасистом, гитаристом и композитором из Нью-Йорка Пьетро Лусварди. Тут уж мы делаем критический разбор «на полную катушку». В свою очередь Саша частенько делает очень ценные замечания композитору С. Никитину, иногда в унисон с Татьяной, а больше – независимо. Вот так он и становится соавтором…

Т. Н.: Видимо, как настоящие совки, мы перестарались и задавили Сашины амбиции полностью. В Гнесинской музшколе он учился по классу фортепиано, но на гитаре его научил играть учитель математики. После этого, мне кажется, акции папы резко выросли: мальчик понял – чтобы играть что-то хорошее, надо этому научиться. Но довольно скоро Саша переехал в США, и наше совместное творчество не успело получить развития в России.

В Америке Саша сам начал серьезное освоение гитары и в этом изрядно преуспел. Таким образом, совершенно естественно получилось, что нам может подыграть на второй гитаре человек, который хорошо знает наш репертуар. За несколько лет жизни здесь Саша освоил не только наши пес-ни, но и Кима, и Визбора, и Клячкина… Кроме того, он «ушиблен» джазом, освоил много песен из Синатры, Армстронга, Брассенса. Всё это привело к тому, что Саша не просто стал нам подыгрывать, а сильно обогатил наши песни своим музыкальным существованием на сцене – другой манерой игры на гитаре и, извини за пристрастность, нам кажется, красивым голо-сом.

А самое главное то, что у него образовалась своя ниша в наших выступлениях. Мы говорили с тобой, что наши концерты построены как спектакли, в них есть своя драматургия, она всякий раз меняется из-за нашего репертуара, настроения, зрителей. Так вот, присутствие Саши – это как появление еще одной координаты, обретение еще какого-то другого угла зрения, объема, если хочешь. Мне кажется, что мы моментами возвращаемся к нашему прежнему спектаклю «на двоих», а он заставляет нас выходить из него и жить еще в одном, другом измерении. Мне это очень интересно. Получается не только больше музыки, но есть ощущение присутствия другого поколения.

Татьяна и Сергей Никитины с сыном Сашей и невесткой Мэрибет

В том, что мы делаем на сцене, мне кажется, большое место занимает наша человеческая сущность, чувства и эмоции. Поэтому даже за хорошие стихи не спрячешься – как говорится, «вот стою я перед вами словно голенький». Этим хорошим стихам должны поверить через нас, через мело-дию, голос, манеру пения, поведение. Саша заставляет нас раскрываться еще в одном амплуа – родителей, коллег, друзей, способных существовать в ансамбле. Подготовить заранее это нельзя, поэтому элемент импровиза-ции усиливается. Мы сами не знаем, что ждать друг от друга, кто что выки-нет на сцене. И надо сразу сориентироваться, не ударить лицом в грязь, найтись, пошутить или, наоборот, идти напролом.

2004, 2005 гг.

В июне 1987 года меня – по рекомендации Ефима Григорьевича Эткинда – пригласили выступить в Париже в Институте славистики при Сорбон-не. Я рассказывал аспирантам и преподавателям университета о гитарной поэзии, спел несколько песен Галича и Окуджавы, в частности, только что написанную Булатом «На Сретенке ночной надежды голос слышен», которую он мне напел недели за три до этого во время своего второго визита в Америку. Этот голос надежды, говорилось в песне, «слаб и одинок, но сладок и возвышен. / Уже который раз он разрывает тьму. / И хочется верить ему». А потом:

«Предположим, что всё выйдет так, как мечтает Окуджава, – заметил на это известный французский славист Мишель Окутюрье. – Что будет с гитарной поэзией, когда в России настанет свобода? Не исчезнет ли она вместе со всей “контркультурой”?»

Я ответил профессору, что в его свободной Франции искусство поющих поэтов не только существует, но и процветает, о чем говорят такие блестящие имена, как Жан Ферра, Жак Брель, Жорж Брассенс, получивший главную премию французской Академии словесности. Произведения Брассенса включены в хрестоматии… Чем же Россия хуже Франции, почему она, обретя свободу, не сможет сохранить культуру умной «литературной» пес-ни? «Все это не довод, – парировал Окутюрье. – Жорж Брассенс не ровня Окуджаве. Булат Шалвович гораздо выше как поэт, но я опасаюсь, что с приходом свободы он и такие, как он, утратят питающий их стимул, который заключается в противостоянии власти и официальной культуры».