Энн Маккефри - Хрустальная певица [= Певцы Кристаллов]

Килашандра слушала, слова холодными комками падали в ее заледеневшее нутро. Она смотрела на профиль прославленного маэстро, на его губы, выбрасывающие слова, несущие гибель всем ее надеждам и стремлениям и делавшие бесполезными десять лет упорного труда и учения.

Наконец маэстро повернулся к ней лицом. Подлинное сожаление в его выразительных глазах делало его старше. Тяжелые мускулы певческих голосовых связок скорбно расслабились.

Все эти детали Килашандра Ри вспомнит когда-нибудь потом. А сейчас же она была совершенно раздавлена нахлынувшим поражением и плохо сознавала что-либо, кроме своего ужасного провала.

— Но… но… Как вы могли…

— Что мог? — удивленно спросил маэстро.

— Как вы могли завлекать меня?

— Завлекать вас? Милая девочка, я этого не делал.

— Делали! Вы говорили… вы говорили, что мне нужна только упорная работа. Разве я мало работала?

— Конечно, вам следовало упорно работать… — Маэстро был оскорблен. — Мои студенты должны заниматься сами. Требуются годы упорного труда, чтобы развить голос, выучить часть репертуара инопланетной музыки, чтобы стать певицей…

— У меня есть репертуар! Я так трудилась, а теперь… Теперь вы говорите, что у меня нет голоса?

Маэстро Вальди тяжело вздохнул. Эта его манерность всегда раздражала Килашандру, а сейчас казалась просто непереносимой. Она открыла было рот для протеста, но он поднял руку, и выработанная за четыре года привычка заставила ее промолчать.

— У вас нет голоса для первоклассной певицы, моя дорогая Килашандра, но это не препятствует любой из многих других ответственных и удовлетворяющих…

— Я не хочу быть второсортной. Я хочу… хотела стать концертной певицей высшего ранга. Вы говорили, что я…

Он снова поднял руку.

— Вы одарены абсолютным слухом, ваша музыкальность безупречна, у вас великолепная память, ваш драматический потенциал вне всякой критики. Но в вашем произношении есть небольшой дефект, который в высоком регистре становиться нетерпимым. Одно время я думал, что это можно выправить, изменить, — он беспомощно пожал плечами и сурово посмотрел на нее. — Сегодняшнее прослушивание совершенно беспристрастной комиссией убедительно доказало, что этот изъян в голосе врожденный. Судьба жестоко обошлась с вами, и я вам очень сочувствую, — он снова бросил на нее взгляд, подавляющий попытки к мятежу. — Я несколько заблуждался в суждении о вашем голосе. Я искренне надеялся, что смогу помочь вам. Но я не могу, и было бы вдвойне жестоко с моей стороны поощрять вас заниматься дальше как солистке. Нет. Вам лучше применить ваш талант в другой области.

— В какой же, по вашему мнению? — спросила Килашандра так напряженно, что заболело горло.

У него хватило такта не обратить внимания на ее едкий тон, но он взглянул ей прямо в глаза.

— В вашем характере недостаточно терпения, чтобы работать преподавателем, но вы вполне могли бы работать в искусстве, близком к театру, где ваш дар мог бы очень пригодиться. Нет? Вы занимались синтезаторством? Хмм… Очень жаль. В таком случае я рекомендовал бы вам вообще оставить театральное искусство. С вашим чувством высоты тона вы могли бы настраивать кристаллы, или отправлять воздушные корабли и космические челноки, или…

— Благодарю вас, маэстро, — сказала она больше по привычке, чем из действительной благодарности, сделала полупоклон, как требовало его звание, и вышла.

Она шла по коридору, слепая от слез, которые из гордости не желала вытирать. Она и хотела, и боялась встретить кого-нибудь из студентов, которые стали бы спрашивать, почему она плачет, сочувствовали бы ее несчастью, но почувствовала облегчение, когда дошла до двери своей учебной комнаты, никого не встретив. Там она отдалась своему горю и истерически рыдала, пока не выдохлась окончательно.

Если тело ее пыталось бороться с эмоциями, то разум упивался ими, потому что ее оскорбили, унизили, ввели в заблуждение. И кто знает, сколько ее сокурсниц будут втихомолку смеяться над ее мечтами о триумфах на концертной и оперной сцене. Килашандра была весьма тщеславна, и это требовало для нее избранной профессии, а никак не скромной. Она предвкушала свой успех, и звездные сцены были только вопросом времени. Еще сегодня утром она шла на прослушивание с такой уверенностью, что ей предстоит стать солисткой, как будто она уже была звездой. Она вспомнила благосклонные лица экзаменаторов, один из которых рассеянно кивал ритму заданных арий. Она знала, что тщательно придерживалась темпа, и они отметили эту ее способность. Как они могли при этом смотреть так… так импрессивно? Так ободряюще? Она хотела бы полностью стереть из памяти утреннее фиаско.