laventadorn: Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Потом разум заработал снова — как калорифер, ненадолго поперхнувшийся собственным паром. Господи, сколько же лет он не пользовался калорифером — да с тех самых пор, как стал взрослым... Твою мать — он же взрослый, ему тридцать восемь лет, тридцать восемь, ебать их, лет, и он должен был загнуться, когда эта пиздоблядская змея его угандошила — вырвала глотку и оставила подыхать в агонии и луже собственной крови...

Неосознанно он вцепился ногтями в предплечья — но это была лишь память о яде, только призрак вскипающей в жилах крови. Должно быть, он все-таки прокусил ту капсулу в зубе, иначе все не закончилось бы так быстро — а может, и закончилось, если была разорвана сонная артерия. Северус не мог сказать, отчего Темный Лорд не прибил его любимой Авада Кедаврой. Но момент изменить традиции был явно выбран неудачно, поскольку Убивающее проклятие разом помешало бы ему доделать то, что было необходимо мальчишке.

Альбус как-то сказал, что Темный Лорд всегда был себе злейшим врагом. Северус подозревал, что вряд ли это следовало трактовать настолько буквально, однако сей грандиозный ум раз за разом умудрялся вырыть самому себе яму. Победил ли его мальчишка в итоге?.. Или же он, как и Северус, так и не дожил до финала?

Не то чтобы это имело какое-то значение. Северус умер, в этом он был уверен, а мертвым класть с прибором на проблемы живых — в этом-то и смысл смерти. Нет, единственное, что его теперь занимало — это абсолютная нелепица, творившаяся вокруг. И прыщики на лице вместо привычных морщин. Удивительно, насколько гладким выглядел лоб, если перестать хмуриться.

Что ж, любуясь на себя в зеркало, никаких ответов не найти. К тому же он и так слишком хорошо знал это лицо — огромный нос, волосы сосульками и гримасу оскорбленного негодования.

Он снова вернулся в спальню — к запаху нафталина и лязгу обогревателя — и попытался присесть за письменный стол, пребывавший в разгроме и беспорядке, но тут же вскочил, когда стул под ним предупреждающе заскрежетал, и неожиданно почти уткнулся носом в настенный календарь.

Если он только не забыл оторвать страницу — каковую возможность в его случае было необходимо учитывать, — на дворе стоял декабрь тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Причем невесть почему он еще и обвел тридцать первое число жирным черным маркером — вот нахуя, спрашивается? Достали со своим Новым годом...

Северус опустился на кровать. Несмотря на источающий тепло калорифер, в комнате было зябко — но не так, как в подземельях. Тут была совсем другая стужа — сорта "дерьмово утепленный дом".

Завернувшись в пропыленное стеганое покрывало, он откинулся назад, прижавшись к стене затылком и продолжая смотреть на календарь.

Декабрь семьдесят шестого.

Возможно, он недооценил это место. Если окажется, что календарь заслуживает доверия, то это означает, что он уже успел потерять Лили — в первый раз из многих.

Двадцать третье декабря года тысяча девятьсот семьдесят шестого.

Может, это шанс прожить жизнь заново?

Он почти не дал себе додумать ироничную мысль, что за такую возможность многие охотно согласились бы умереть — ибо это означало, что весь его предыдущий жизненный путь свелся к какой-то хуеватой репризе. Особенно с учетом того, что в итоге ему снова шестнадцать. Если Северус и мог возненавидеть что-то сильнее, чем собственный пубертатный период, то только перспективу пережить его во второй раз.

Строго говоря, ему было не шестнадцать, а почти семнадцать, но какая в жопу разница? Все равно это рождественские каникулы шестого учебного года. Хорошо уже то, что не придется снова сдавать СОВ, и доза "подросткового периода дубль два" свелась к абсолютно необходимому минимуму. Не то чтобы он вообще понимал, какая от него польза — разумеется, он мог бы провести время гораздо продуктивнее, если бы вернулся в то время, когда уже вступил в ряды Пожирателей Смерти?.. При всем желании он никак не мог сообразить, почему его закинуло в дубликат именно этого дня, в эту странную промежуточную точку между двумя основополагающими вехами, когда с момента разрыва с Лили уже прошло добрых девять месяцев, но до принятия Метки оставалось еще почти десять. Какой в этом смысл?

За тридцать восемь невеселых лет природный пессимизм Северуса сцементировался в железобетонное кредо. Причина могла оказаться охуительно веской, но ее могло ни хуя и не быть, причем с равной степенью вероятности.

Если он в чем и был сейчас уверен, так только в том, что не хочет больше находиться в этом богом забытом месте ни минуты. Откопав под грудой одежды на полу свою единственную куртку — унылые обноски из секондхенда, — он вышел на улицу, удачно избежав встречи с обоими родителями, беззвучно затаившимися где-то в недрах дома.