Олесь Донченко - Лукия

— Святое, церковное, — прогудела игуменья, подымая серебряный бокальчик. — Пусть простит нас господь.

— За преодоление супостата! — тут же кукарекнул старичок, бывший генерал, наливая себе. Все подхватили его слова, все понимали, какого супостата имеет в виду старикашка.

— Се перст божий! — сказал косоглазый гость, — У них голод, а здесь, у нас... — он обвел пальцем уставленный снедью стол.

Гости осоловелыми глазами смотрели на еду. Бывшие купцы громко икали, отрыгивали. Неожиданно вошла матушка Никандра и подала игуменье какую-то записку. Та, прочитав, быстро передала ее косоглазому. На лице игуменьи отразился испуг. Гости зашептались. Косоглазый поднялся из-за стола:

— Братия... то есть господа! Надо ждать, что сегодня в этот святой монастырь явятся с обыском. Они изымают из церквей ценности на голодающих...

— Мы сами голодающие! — кукарекнул старичок, бывший генерал.

— Голодающие! — поддержали его сидевшие за столом купцы.

Лукия выскочила во двор. Надо было принести из погреба соленых огурцов. Неожиданно она услышала детский голос:

— Монашка, здравствуйте! Можно вам сказать одно слово, монашка?

Перед нею стоял Иоська. Лукия его сразу же узнала, хотя мальчик еще больше похудел, побледнел, он даже вроде покачивался на ногах.

— Монашка, я вас тогда ждал возле лодки...

Лукия объяснила, почему она не пришла. Глаза мальчика просияли:

— Да, я так и подумал, что пришли бы. Вы не такая... Вы...

— Какая же я, Иоська?

— Вы не похожи на них! — он махнул рукой в сторону монастырских зданий. — Да, я вам говорю: вы не такая монашка, как они. Они мне сказали: «Ты не лови рыбы около нашего монастыря». Как будто им мало рыбы в реке. — У него в глазах задрожали слезы. — А тетя Сарра умерла... И маленький Арон умер... Да, они уже умерли, монашка... — Затем он вытер рукавом слезы... — А мама еще жива. И Мотя живой, и сестра Ида...

Лукия заскочила на кухню, схватила несколько пирожков с буханкой хлеба и устремилась уже обратно, как вдруг неожиданно ей заступила дорогу матушка Никандра, которая только что вышла из соседней комнаты.

— Ты это х-х-х... куда?

Послушница была поймана с поличным. Она смущенно вертела в руках буханку, наконец призналась: во дворе ждет голодный мальчик.

Матушка Никандра всплеснула руками:

— Х-х-х... мальчик! Он ждет пирожков и хлеба! Пускай весь свет знает, что в монастыре имеется хлеб! Никому — ни крошки! Где он, тот мальчик? Где он?

Она открыла дверь на улицу. У порога стоял Иоська. Матушка Никандра ужаснулась:

— Еврей! Ты не нашла православного?

Но тут произошло неожиданное. Лукия быстро подошла к мальчику, ткнула ему к руки буханку и пирожки. Мальчик, счастливый, мгновенно сорвался с места и исчез. Лукия повернулась и посмотрела на матушку Никандру в упор гневными, полными ненависти глазами.

Ранним утром Лукию разбудил неистовый колокольный трезвон. Казалось, весь монастырь сорвался с места и летит в бездну в тяжелом медном гуле. В окна с улицы лился глухой шум, раздавались необычные возгласы.

Лукия вышла на монастырский двор и ахнула. Перед церковью стояла большая икона божьей матери, вся в цветах, в зелени. Эта знакомая икона, когда-то темная и хмурая, сейчас сияла ослепительной позолотой. Отец Олександр в зеленой, пасхальной ризе непрестанно кадил богородицу ладаном. Кадильница звенела цепочками. Пел хор, ему подпевала толпа народа, которая успела собраться на монастырское подворье.

Эта толпа была намного страшнее тех юродивых и больных, которых видела когда-то Лукия в Киевской лавре. Это была толпа живых мощей, обтянутых кожей скелетов. Из окрестных сел и города, который лежал в трех верстах от монастыря, приползли, приковыляли, пришли десятки голодающих. У Лукии дух захватило — она видела отвислые челюсти, восковую кожу, опухшие ноги величиной с колоду, жуткие запавшие глаза. Голодающие ползли, ползли на животах, на коленях, шли, опираясь на палки, на тех, кто еще в силах был самостоятельно передвигаться. С каждой минутой их прибывало все больше и больше. Лукия слышала хриплые возгласы, похожие на стон:

— Обновилась!

— Пресвятая!

— Радуйся, дева, радуйся!

Известие о чуде перекатывалось с одного конца двора в другой, выплескивалось за высокий кирпичный забор монастыря, катилось по околицам. Голодающие шли и шли, заполняя огромный двор монастыря. Кто-то уже умирал прямо у иконы и в предсмертной агонии царапал когтями землю. Его оттащили в сторону, какая-то женщина накинула на умирающего платок.