Николай Богданов - Враг

Поминутно сверкая звонкими радугами серпов, они удалялись все дальше и дальше. И вслед за ними на колкой жатве становились парадом туго подпоясанные снопы. В полдень трое парней и трое девушек, уткнувшись головами в тень трех снопов, сперва с'ели квасную тюрю, затем уснули.

На их руках сквозь золото пыли проступали мельчайшие капельки крови от уколов жесткой жнивы.

Опытное поле выжинали с особенной осторожностью. Подложили под снопы торпище, на нем и молотили не цепами, а вальками - каждое зерно на учете.

Забежал в коммуну Чугунок, пришел Никишка Салин. Мерили полные меры. И получилось - со ста квадратных сажен тринадцать мер ржи. Никишка держал ее на ладони. Рожь была полная, тяжелая, как из бронзы.

- Пудов десять в мере будет. Семнадцать пудов со ста сажен.

- Четыреста бы с десятинки! - вскрикнул бледный Чугунок.

- Семена драгоценные, втрое крупнее обыкновенных. Вы, ребятки, не продавайте. Поменяйте-ка мне! Я вам за пуд два пуда дам. Пятнадцать пудов отдайте - тридцать получите. Я для вас не пожалею.

Алексей глядел на зерно, насыпанное пирамидкой, и плечи его распрямлялись. С них сходили мозоли, натертые коромыслом, на котором таскал он полные ведра навозной жижи. Все улыбались навстречу дню, ветерку, несущему запах спелой ржи, навстречу Никишке, с его заманчивым предложением.

- Это дело, - сказал Никишка, - на пятнадцать лишних пудов мы телку годовалую купим, а добавить еще пятнадцать - там третья корова. Кабы ты не смеялся...

- Что ты, какой здесь смех! Такое дело - я сейчас парня с возом пошлю.

- Погоди, - Ферапонт обернулся ко всем. - Ведь мы посоветуемся?

- Погоди, дядя Никифор, посоветуемся, - ответили девчата.

- Вот глупые! Дети вы еще у меня. Своей выгоды не понимаете. Советуйтесь, конечно. А уж я вам тридцать-то пудов в торпище насыплю. Завтра утречком сам привезу. У вас два пуда на семена останется. Ведь вы ж по зернышку сажаете. Два пуда вам на десятину. Больше вы и не управитесь посадить.

- Третья корова, - прищелкнул языком Никишка. - Это, братцы, третья корова.

Никифор и Чугунок ушли. Шли и разговаривали.

- А что, Никифор Никифорыч, могут они обработать весь клин нашей земли?

- Одни - нет. А ты бабу с ребятней на сколько дней мне работать даешь? Дня на четыре, кажись? Я тебе лошадей-то на два дня давал?

- На два. Четыре дня по справедливости. Отработают. А что, Никифор Никифорыч, ежели им машины? Пожалуй, весь клин-то и обработают?

- Нет таких машин, чтоб этим способом рожь сажать... на десятину здесь ден двадцать бабьих нужно. Машины эти - опахать да убрать... весь клин пять-шесть машин могут. А ты не знаешь, Семка землю опять сдает? Лошадь покупать не собирается?

- Нет, где ему! Опять до вас качнется. А что, Никифор Никифорыч, могут они подобрать себе в коммуну молодежь, которая поспособней, да и оттяпать у нас землю-то? А нам вон кустари отвести? Чего мы с ними сделаем?

- Очень просто. А ты не знаешь, у вдовой, у Парахи, обе девки дома? На заработки не ушли?

- Кажись, дома.

Так они разговаривали. Каждый думал по-своему.

Никишка обдумывал засадку трех десятин коммунскими семенами и набирал шестьдесят бабьих дней.

Чугунок проверял - возможно ли обойтись без него и без мужиков в обработке земли? Скоро ли спалят гасом или пустят какую бациллу? В голове его тяжело, как камни, ворочались мысли:

"Как спастись? Может, хоть ребят в коммуну пристроить. Анютка там своя. А уж старикам-то все равно".

*

Хозяйственный успех маленькой коммуны был полный. Рожь стояла в мешках, занимая целую комнату дома. Кроме опытных семян, три десятины засева дали двести сорок пудов. Овес стоял полный и ровный. Две десятины его обещали не меньше полутораста пудов. Десятина свеклы краснела, как заря, стога клевера давно стояли в поле. Не двух, а десяток коров можно было прокормить зиму. Каждый опыт удался. И горох, и вика, и ячмень - все обещали свою лепту в хозяйство.

После уборки ржи выдалось несколько дней свободных, и ребята поехали сдать излишки, которые они обещали сдать государству в общественном сходе. Чтоб показать пример - пятидесяти пудов не жалко.

Приехали на станцию, встали на весы.

- Кто сдает? - спросил приемщик, кудрявый, огненно-рыжий, весь в кожаном.

- Излишки от комсомольской коммуны.

Приемщик опустил руки. Глаза его стали округляться.

- Сволочи! - сказал он вдруг решительно и резко.

Несколько секунд ребята даже не поняли значения этого слова. Краска обиды медленно залила их лица вместе с осознанием постыдного значения слова. Они разинули рты для ответа.