Максимилиан Кравков - За сокровищами реки Тунгуски

Положение становилось трудным. Идти вперед было опасно, потому что в любой момент можно было получить из чума пулю в спину. Поэтому Иван Николаевич, во что бы то ни стало, решил вызвать его обитателей наружу.

Началась осада.

— Если сейчас никто не выйдет поговорить с нами, мы будем стрелять! — так громко об’явил Иван Николаевич, повторив свою фразу и по-русски и, как умел, переведя по-тунгусски.

Никто не отзывался.

Тогда он скомандовал Николаю:

— Целься в самый верх чума, в место, где сходятся его жерди. И попробуй скорее выпустить три патрона. Слушай сигнал!

Николай припал к земле, наведя карабин.

— Выходи! — еще раз крикнул Иван Николаевич. — Не выходишь?! Пли!!

Три раза молнией сверкнул карабин. И три раза оглушительно резкий удар раскатывался в хребтах…

С верха чума полетели клочья разодранной ровдуги [4] Ровдуга — выделанная, как замша, оленья шкура. , обломки палок, поднялось облачко пыли…

С последним выстрелом изнутри послышался вопль. Человек выскочил из чума, завертелся на месте, вскинул руками и, как сноп, грохнулся оземь.

— Неужто убил!? — в ужасе пролепетал Никола. — Вперед! — крикнул Иван Николаевич и, мигом, все трое были около чума.

Человек с лицом туземца лежал навзничь, раскинув руки. На страшно перекошенных губах его дрожали пузырьки пены, он тяжело дышал…

Осмотрел его Николай и скорее на спину переворачивать и опять смотреть…

И отлегло у него на сердце — крови нигде не было видно. Иван Николаевич наклонился, внимательно ощупал лежавшего и улыбнулся:

— Не ранен! Только обморок!

И Николай почувствовал себя бесконечно счастливым — он не убил этого человека!

Но тут из чума послышался чей-то стон, и ребята испуганно опять схватились за ружья.

Иван Николаевич первым перешагнул вход и в изумлении остановился.

Внутри, забившись в темный угол, в позе смертельного ужаса, сидела тунгусская женщина. Увидев вошедших, она вся сжалась, словно дожидаясь последнего удара…

Иван Николаевич словами и жестами об’яснял, что они ничего худого ей не сделают, а переконфуженные ребята вторили ему.

Женщина вначале сидела неподвижно. Потом отняла руки от смуглого, немолодого лица и, убедившись, что ей действительно не грозит опасность, вскочила и ловко выбежала из чума…

Там она бросилась, к лежавшему человеку и, первым делом, осмотрела его. Поняв, что он жив и не ранен, она быстро заговорила по-тунгусски, примешивая к своей речи отдельные русские слова.

И чем дольше слушали путешественники ее об’яснения, тем стыдней становилось им за недавние военные действия.

Понемногу выяснялась тяжелая история лежавшего возле чума человека.

Он был полутунгус, полуякут и с молодых лет страдал падучей болезнью. Во время припадков становился как зверь — бросался на людей с ружьем и ножом, пока болезнь не валила его длительным обмороком.

Действительно, несколько лет тому назад, в болезненном исступлении, он убил свою жену, а сегодня пытался стрелять в подходивших путешественников.

Тунгусы все это знали, но очень боялись его, считая, что в этого человека вселился какой-то злобный дух.

Поэтому жил Харалькон, так звали человека, отдельно от других людей, вместе с сестрой своей, старой Ольгори, на берегу дикой речки, с ледяными воротами, Берея-Кан.

Сородичи время от времени привозили им продовольствие, чтобы отшельники не умерли от голода.

Вот что услышали наши путники и сразу же принялись помогать больному. Больше всех в этом понимал Иван Николаевич. Он умел и прощупать пульс и во-время брызнуть в лицо холодной водой, Харалькон очнулся.

— Он ничего не помнит, что делал, — предупредила старая тунгуска.

Через полчаса перед чумом горел костер, кипятился чай, мужская компания дружелюбно беседовала, а старая Ольгори угощала. Как будто бы люди и не стреляли друг в друга.

Оказалось, что обитатели чума ждут в этот день к себе шамана. Он, вместе с родственниками их, собирался приехать, чтобы умилостивить жертвами духов, терзавших Харалькона.

— Посмотрим, Иван Николаевич, — просил Николай, — и отдохнем тем временем?

— Это очень интересно, — согласился Иван Николаевич. — Тем более, что вера в шаманов быстро исчезает. Туземцы начинают понимать, что шаманы дурачат людей и пользуются их темнотой!

— Вроде наших попов! — добавил Петя.

— Вот, вот! Но так как шаманство быстро выводится, то обряды его следует замечать и записывать, чтобы сохранить для науки материал, по которому она будет изучать историю культуры туземных народностей…