Вильям Смит - Очерки на разных высотах

В этих условиях группа вынуждена была прервать восхождение. Стремясь как можно скорее уйти вниз, ребята решили идти не по пути подъёма, а спускаться по стене кратчайшим путем, прямо вниз на ледник. Подобное решение всегда опасно тем, что приходится спускаться в неизвестность и очень сложно проложить более-менее безопасный путь. Так случилось, что на одном из участков такого спуска им не хватило длины веревки, чтобы дойти до подходящей скальной полочки. Надвязали вторую веревку, Володя Спиридонов спустился на полку, но почему-то он не забил совершенно необходимого здесь страховочного крюка и «дал добро» на спуск Юры Добрынина. Несчастье случилось в тот момент, когда Юра не смог протащить схватывающий «прусик» через узел и попытался его перерезать. При этом по воле злого случая оказалась подсеченной и основная веревка. Последовал срыв, и двойка Спиридонов — Добрынин разбилась, пролетев по скалам все 150—200 метров, что оставались до ледника.

Наутро мы уже были под Шхарой, нашли тела ребят и принесли их в лагерь. Еще через два дня к нам приехали родители погибших: Нина Сергеевна Спиридонова и Павел Дмитриевич Добрынин. Первоначально они хотели везти тела в Москву, и, конечно, мы были готовы всячески этому способствовать. Но, пожив среди нас несколько дней, пообщавшись с друзьями их детей, они как-то прониклись духом жизни в горах и мало-помалу согласились с тем, что правильнее будет поступить иначе: пусть их дети, Володя и Юра, что с таким самозабвением и страстью стремились прожить свою жизнь в горах, здесь и обретут место своего последнего упокоения. Ребят мы похоронили на Миссес-коше, на поляне у моренной гряды, в том месте, откуда открывается панорама вершин Безенгийской стены.

Но на этом не могла закончиться история нашей альпиниады 1958-го года. Не прошло и недели после похорон, как мы впятером: Боб Горячих, Олег Брагин, Олесь Миклевич, Мика Бонгард и я вышли на восхождение, чтобы пройти это злополучное ребро Томашека-Мюллера на Шхару, которое стало могилой для наших друзей. О том, как проходило наше восхождение на Шхару и об эмоциях, что были с этим связаны — подробно рассказано в моей книге «Мои друзья и горы».

Здесь же мне хочется сказать вот о чем: что же побудило нас, в свой черед, попытаться взойти на эту роковую вершину? Конечно, это не было попыткой довести до конца дело, начатое друзьями, так сказать, взять реванш за их неудачу, что ли? Просто было ясно, что уехать из Безенги, «не сделавши Шхару», для нас совершенно невозможно. Это тогда казалось чем-то вроде предательства друзей или — если хотите — капитуляцией перед приговором Высших сил. Ведь никто из нас никогда не забывал, на что идем, когда выходим на сложные маршруты. Это означало, в частности, и готовность рисковать жизнью — таковы были условия «контракта». Стало быть, как это не цинично звучит, но нами изначально, так сказать, по умолчанию должна была учитываться вполне всерьез возможность гибели любого из нас. В этом отношении катастрофа на Шхаре, произошедшая с нашими друзьями, изменить ничего не могла.

Такова оборотная сторона всей той романтики и опьяняющей атмосферы дружбы и свободы, о чем я не устаю напоминать, как о неотъемлемой особенности нашей жизни в горах. Итак, получается, что даже гибель друзей, нелегкая судьба оставшихся вдов и осиротевшие дети — все это нами переживалось в полной мере, но тем не менее, ничто на могло отвратить нас от пристрастия к занятию альпинизмом, несмотря на очевидность всех рисков, с этим связанных.

Не раз и не два об этом заходили разговоры на наших встречах. Но более всего мне запомнился один такой разговор, что случился после трагедии в Безенги. Тогда Саша Балдин со свойственной ему горячностью обрушился на нас с обвинениями, что наше сообщество превращается во что-то вроде «Клуба самоубийц». «Для того, чтобы сойти с этого гибельного пути,» — убеждал нас он — «мы просто обязаны навсегда, и непременно все разом, забыть о спортивном альпинизме».