Серпухов Иванович - Одна из страничек освоения Северо-Востока

Я спросил Уутыгина:

- Ножей, что ли, у них нет - камнями оленей убивают?

- Ножей много, только они думают, если ножом оленя колоть - олени пропадут.

Всюду пылали костры, кипели котлы с мясом, женщины мяли и скоблили каменными ножами оленьи шкуры, вытаскивали сухожилья для пошивки одежды. Лишившиеся телят важенки, метались и громко хрюкали, разыскивая убитых детенышей. На них не обращали внимания - шло какое-то кровавое пиршество. Многие тут же дробили берцовые оленьи кости, извлекали и с аппетитом уплетали сырой костный мозг. Нам тоже предлагали отведать сырых мозгов. Это нас не прельщало. Мы поблагодарили и поспешили удалиться - пошли побродить по долине.

Через некоторое время бойня, по-видимому, кончилась и оленей погнали в горы на пастбище, они сплошной массой покрыли увал, резко выделяясь на белом снегу. Небольшая коническая сопочка, расположенная от нас в двух - трех километрах, напоминала огромный муравейник с копошащимися на его поверхности муравьями - оленями. Мы долго любовались на них, но, хотя и заметно потеплело, ноги в летней обуви начали зябнуть, и мы пошли в ярангу. Там нас ждали с праздничным угощением, сервированным на этот раз в пологе Риттльхена. Все сидели нагишом, поджав под себя ноги. Ради праздника мы достали захваченную на всякий случай бутылку коньяка, хлеб, масло, копченую колбасу, сняли верхнюю одежду и уселись на нее. Пиршество началось. Старик налил в чашку коньяку и протянул нам. Мы отпили по глотку. Тогда он тоже отпил и передал жене, та - другой женщине, и пошла круговая, Пили немного, но быстро захмелели, началась оживленная болтовня. Нам подкладывали вареные оленьи языки - местный деликатес, предлагали вареное мясо, не брезговали и нашим угощением. Только Риттльхен - человек вообще не разговорчивый - сидел больше молча и улыбался, но к вечеру и его разобрало, он достал большой шаманский бубен, сел в сторонке и начал монотонным речитативом что-то напевать, в такт ударяя по бубну. Это не было похоже на камланье, но отличалось и от цыганского бубнозвона.

На Риттльхена никто не обращал внимания. Подростки куда-то исчезли. Грудной младенец, по-видимому, спал, а обе женщины напропалую кокетничали с Митяем Бойковым, смеялись, отчаянно жестикулировали, пытаясь что-то ему втолковать. Он разводил руками, улыбался и в свою очередь что-то твердил им по-русски... Я смотрел, смотрел, а потом лег в сторонке и под монотонное пение Риттльхена уснул.

Утром женщины согрели чай, наварили мяса, а после завтрака все вышли из яранги, приветливо улыбались и провожали нас, как хороших знакомых. Ветер стих. Стало тепло и ясно. Снег слепил, пришлось надеть темные очки, захваченные на всякий случай против конъюктивита. Идти было легко, но к ночи в верховьях небольшой речки Койкап началась метель. Там мы натянули палатку - наш новый лагерь, чукчи ушли ночевать к Риттльхену.

Встреча с Риттльхеном произвела на нас сильное впечатление. Мы как-то сошлись с ним и его окружением и, пока работали в этом районе, к нам часто заходили его пастухи. Мы неоднократно у него ночевали и всегда встречали радушный приём. Самое стойбище, состоявшее из нескольких семей, проживавших в отдельных ярангах, представлялось нам чем-то вроде родовой общины, возглавляемой Риттльхеном. Во время праздника пиршество происходило во всех ярангах, будто и не было никакого имущественного расслоения. Нам казалось, что чаучу дружески, и, во всяком случае, не враждебно к нам расположены и работать с ними будет легко... Да, так нам тогда казалось!

Выпавший снег так полностью и не стаял. Погода стала исключительно неустойчивой с преобладанием холодных дней. Медленно надвигалась зима, но дни были еще достаточно длинными. Снега выпадало немного, он часто таял - особенно когда перепадал дождь. Работать было вполне возможно - пришлось лишь сменить летнюю одежду на зимнюю. Людей мы встречали редко. Из этих встреч запомнились две. Первая произошла в конце сентября на реке Майпоньтауэм, километрах в 50 от морского побережья. Мы поставили палатку в широкой долине этой реки, под крутым обрывом левобережного увала, метрах в 20 от русла. Яранги оленеводов находились километрах в двух.

Как-то утром, отправляясь в очередной маршрут, мы заметили, что к соседям кто-то приехал - люди копошились и расставляли еще одну ярангу. Наш путь проходил мимо стойбища. Когда мы подошли - яранга уже стояла, вход в нее был широко распахнут, а хозяева - пожилой чукча, простоволосая женщина и маленький мальчик - сидели на снегу и смотрели на молоденькую девушку, занимавшуюся каким-то непонятным делом. Она нагнулась над лежащей на земле доской и держала в правой руке согнутую палку - точное подобие детского самодельного лука, тетива которого опоясывала другую короткую палку. На одном конце короткой палки лежала левая рука девушки, а другой конец упирался в доску. Девушка двигала луком как смычком, короткая палка быстро крутилась, терлась о доску, и когда мы подошли, доска задымилась. В этот момент я сфотографировал всю группу. Оказывается, девушка добывала огонь, чтобы разжечь костер и согреть ярангу.