Маркус дю Сотой - О том, чего мы не можем знать. Путешествие к рубежам знаний

Но могу ли я, разобравшись в возбуждении нейронов, познать, что вы испытываете, будучи собой? Смогу ли я когда-нибудь отличить сознательное существо от зомби? В моем желудке содержится целых 100 миллионов нейронов, 0,1 % от числа нейронов моего мозга, и все же он не обладает сознанием. Или обладает? Могу ли я узнать, есть ли у моего желудка сознание, отдельное от моего? В этом и заключается суть вопроса сознания. Мой желудок может начать общаться со мной, но как мне узнать, испытывает ли он те же ощущения от красного цвета, влюбляется ли он так же, как я? Я могу просканировать его, прозондировать его электродами, выяснить, что его схема соединений и процессы возбуждения аналогичны мозгу кота, в котором содержится такое же количество нейронов, – и это все?

Вопрос о том, как отличить зомби от обладающего сознанием существа, может остаться одним из неразрешимых вопросов науки. Тест Тьюринга, которым я проверял свой смартфон в начале нашего путешествия вглубь разума, уже намекал на трудность этой проблемы. Чего хочет виртуальный зомби – стать поэтом или разбогатеть? Хватило ли у приложения ума пошутить о Декартовой фразе «Я мыслю, следовательно, существую»? Найдет ли оно когда-нибудь себе подругу? Кто тут зомби, а кто обладает сознанием?

В конце нашего разговора в программе Skype Кох признал, что никаких гарантий того, что мы когда-либо сможем узнать все это, нет.

– Нет такого закона Вселенной, который говорил бы, что наших мыслительных способностей достаточно, чтобы познать все. Если бы мы были собаками – а я обожаю свою собаку, она обладает полноценным сознанием, но моя собака не понимает, как вычисляются налоги, она не понимает специальной теории относительности или даже простейших дифференциальных уравнений. Собственно говоря, большинство людей тоже не понимает дифференциальных уравнений. Но по той же причине мне очень не нравится, когда говорят, что чего-то мы никогда не узнаем. Нельзя так говорить. Да, гарантии нет. Но это же по-настоящему пораженческая позиция, да? Ну то есть, Маркус, что это за исследовательский проект, если вы поднимаете руки вверх и говорите: «Забудем об этом, мне этого никогда не понять, совершенно безнадежное дело»? Это пораженчество.

Когда я закончил наш разговор в Skype, этот боевой клич, призывающий не бросать поисков решений неразрешимых задач, еще звенел у меня в ушах. Лицо Коха исчезло с моего экрана, оставив у меня ощущение легкого дискомфорта. Точно ли на другом конце канала связи был сам Кох? Не мог ли он разработать какой-нибудь алгоритмический аватар и поручить ему разбираться с обрушивающейся на него лавиной вопросов о возможности разрешения проблемы сознания?

Мне надоел неинтересный ассортимент рождественских хлопушек, которые можно купить в магазинах, и в этом году я решил побаловать свою семью самодельными математическими хлопушками. В каждой из них были спрятаны математическая шутка или анекдот и математический парадокс. Моей семье показалось, что в шутках было больше математики, чем юмора. Судите сами… Сколько нужно математиков, чтобы поменять лампочку? 0 и 9 в периоде. Если вам не смешно, не беспокойтесь. Мои родные тоже не смеялись. Если вы не поняли, в чем тут соль, – хотя объяснять шутки вообще-то не следует – дело в том, что можно доказать, что бесконечная десятичная дробь 0,999… на самом деле равна 1.

Парадоксы были несколько интереснее. Один из них касался ленты Мебиуса, парадоксального на вид геометрического объекта, у которого есть всего лишь одна сторона. Если взять длинную полоску бумаги и, перекрутив ее, соединить концы, полученное кольцо будет односторонним. В этом можно убедиться, попытавшись закрасить ее стороны: начав закрашивать одну сторону, вы скоро обнаружите, что закрасили всю петлю. Другое удивительное свойство ленты Мебиуса заключается в том, что, если ее разрезать посередине, она не распадается на два отдельных кольца, как можно было бы ожидать, а остается целой. Она по-прежнему будет единой петлей, но теперь будет содержать два переворота.

Хлопушка, которая в результате досталась мне самому, была тем не менее очень неплохой – сам себя не похвалишь… Даже шутка была смешной: «Что значит инициал “Б.” в имени Бенуа Б. Мандельброта? – Бенуа Б. Мандельброт». Если вам все еще не смешно, вы, наверное, не учли, что именно Мандельброт открыл фракталы, о которых мы говорили на первом «рубеже», геометрические формы, структура которых не упрощается, сколько их ни увеличивай. А парадокс я взял из своих самых любимых. Он состоит из двух утверждений, приведенных в начале этой главы, записанных на разных сторонах одной и той же карточки. Меня всегда в равной степени восхищали и тревожили такого рода словесные игры. Одна из любимых книг моего детства называется «Как же называется эта книга?» [110]. Она была полна безумных языковых игр, многие из которых, начиная с ее названия, использовали логические следствия из рекурсивных ссылок.