Маркус дю Сотой - О том, чего мы не можем знать. Путешествие к рубежам знаний

Когда мы сталкиваемся с вопросом, на который не можем ответить, нам нужно сделать выбор. Может быть, интеллектуально честным ответом была бы агностическая точка зрения. В конце концов, к этому и сводится смысл неразрешимости вопроса. И вместе с тем вера в наличие ответа, свидетельствующего в пользу одной или другой стороны, не может не повлиять на то, как мы живем. Представьте себе, что вы считаете себя уникальным, а всех остальных воспринимаете как зомби – такая точка зрения сильно повлияла бы на ваше взаимодействие с миром. Или наоборот, если поверить в наличие разума у машины, каждое нажатие на кнопку «выкл.» вашего компьютера стало бы сопряжено с этическим выбором.

Кое-кто утверждает, что для решения проблемы сознания нам придется ввести в свое описание Вселенной новую фундаментальную составляющую, которая порождает сознание; составляющую, которую – подобно времени, пространству или гравитации – невозможно свести к чему-либо другому. Мы можем только исследовать отношения между этой новой составляющей и другими составляющими, которые у нас уже были до этого. Мне такое решение кажется нечестным. Сознание возникает в развивающемся мозге по достижении некоторого критического порога – подобно тому, как вода в какой-то момент начинает бурлить и кипеть и переходит в газообразное состояние. В природе есть много примеров таких критических переломных точек, в которых происходят фазовые переходы. Вопрос заключается в том, образуется ли при таком фазовом переходе нечто, что нельзя объяснить иначе как возникновением новой фундаментальной сущности. Разумеется, такие примеры тоже существуют. Электромагнитные волны возникают вследствие ускорения заряженных частиц. При этом они не являются эмерджентным феноменом, а образуют новую фундаментальную составляющую естественного мира.

А может быть, сознание связано с особым состоянием вещества, аналогичным твердому или жидкому? Для такого состояния вещества уже придумано имя – «перцептоний», и его определяют как наиболее общее вещество, ощущающее субъективное самосознание. Наличие такого состояния вещества согласовывалось бы с эмерджентной природой сознания. Или же, возможно, существует поле сознания, приводимое в действие критическими состояниями материи, так же как поле Хиггса порождает массу материи? Эта идея кажется безумной, но, может быть, для понимания такой ускользающей концепции как раз и нужны безумные идеи?

Некоторые утверждают, что ничто физическое никогда не сможет дать ответа на вопрос о том, как ощущается сознание моего собственного «Я», что само существование сознания предполагает наличие чего-то, расположенного за пределами физического мира. Но если разум может воздействовать на материю, то обязательно должны существовать физические принципы, соединяющие эти два мира, – и, стало быть, существует и возможность их научного исследования.

Возможно, вопрос о сознании вообще относится не к ведению науки, а к ведению языка. Такова позиция философской школы, ведущей свое начало от Витгенштейна. Витгенштейн исследовал проблему индивидуального языка в своих «Философских исследованиях». В процессе обучения значению слова «стол» можно показать на стол и сказать: «Вот это – стол». Если я покажу на что-то, не соответствующее тому, что в обществе принято считать столом, меня поправят. Витгенштейн спрашивает, применим ли тот же принцип к слову «боль». Понятие боли не затрагивает объектов, находящихся вне нас, на которые можно было бы указать и которые можно было бы назвать болью. Допустим, мы можем выделить выходной сигнал сканера фМРТ, который всегда соответствует моему ощущению боли. Но, если показать на экран и сказать, что вот это и есть боль, будет ли то, на что мы указываем, соответствовать тому, что мы выражаем словом «боль»?

Витгенштейн считал, что проблема исследования индивидуального мира наших квалиа и ощущений – это проблема языковая. Как можно передать другому смысл выражения «здесь болит»? Невозможно. Кажется, что высказывание «у меня [есть] зубная боль» имеет то же качество, что и «у меня есть стол», и нам хочется предположить, что это понятия одного порядка. Мы предполагаем, что существует нечто, называемое «моей болью», в том же смысле, в котором существует нечто, называемое «столом». Кажется, что это высказывание означает нечто, но, по мнению Витгенштейна, оно не содержит абсолютно ничего: «Путаницы, занимающие нас, возникают, когда язык находится на холостом ходу, а не когда он работает» [109].