Маркус дю Сотой - О том, чего мы не можем знать. Путешествие к рубежам знаний

Имя этого движения – позаимствованное у рок-группы под названием «Question Mark and the Mysterians» [108]– сперва возникло в качестве издевательского названия, придуманного философом Оуэном Фланаганом, который считал точку зрения этих философов чрезвычайно пораженческой. Фланаган писал: «Новое мистерианство – это постмодернистская позиция, призванная забить железнодорожный костыль в сердце научного подхода». Коху часто приходилось спорить с философами-мистерианистами, которые считали его поиски ответов принципиально ошибочными. Интересно, что он говорил тем, кто сомневается в самой возможности знания того, испытывает ли что-нибудь та или иная система?

– Если вы доведете эту позицию до логического конца, вы придете к солипсизму.

Когда Кох высказывает эту философскую позицию, в его голосе слышится безнадежность, подтверждающая в очередной раз, что знание чего бы то ни было, находящегося вне нашего собственного разума, никогда не может быть несомненным. Мы снова возвращаемся к утверждению Декарта о том, что единственная вещь, в которой мы можем быть уверены, – это наше собственное сознание.

– Да… с одной стороны, солипсизм логически непротиворечив, но с другой стороны, крайне маловероятно, чтобы мозг каждого человека был таким же, как мой, разве только сознанием обладаю только я, а вы все только притворяетесь. Да, в это можно верить, но все это не очень правдоподобно.

Думал ли Кох, что те, кто настаивает на неразрешимости трудной проблемы, должны сомневаться в познаваемости чего бы то ни было вообще? Если принять такую крайнюю точку зрения, не будет ли ее неизбежным следствием скептическое восприятие мира?

– Именно, и мне кажется, что это не очень интересно. Конечно, можно быть крайним скептиком, но проще от этого не становится. Любая теория, такая как ТИИ, в конечном счете сводится к соотношениям идентичности. Эта теория – как и другие, подобные ей, – утверждает, что опыт идентичен некоторым состояниям в чрезвычайно многомерном пространстве квалиа, расширяемым многообразием тех состояний, которые может иметь ваша система. Оно сводится к конфигурации, созвездию, многоугольнику в этом многомерном пространстве. Это и есть опыт. Это и есть ощущение быть собой, и оно в принципе предсказуемо… оно может быть определено эмпирически, потому что я могу сказать: «Ага, Маркус, сейчас вы видите красный цвет» или «А теперь вы испытываете опыт обоняния розы». Я могу провести сканирование фМРТ и увидеть, что возбуждены ваши нейроны, относящиеся к запаху розы, или ваш участок, отвечающий за восприятие цвета. Так что в принципе это совершенно эмпирический проект.

Кох считает, что ничего лучшего с точки зрения объяснения сознания получить и нельзя. Эта методика очень хорошо соответствует тому, что можно было бы назвать научным исследованием сознания. Разве не было бы достаточно выявить в мозге структуру, которая всегда коррелирует с получением опыта, который возникает, например, при ощущении боли, или красного цвета, или радости? Это можно проверить на опыте. И если такое соответствие получается в каждом опыте, разве нельзя сказать, что мы узнали, что представляет собой ощущение красного цвета, а следовательно, что мы можем использовать такое знание для того, чтобы компьютер также испытывал ощущение красности?

Убежденные мистерианцы скажут, что при этом мы не получаем объяснения того, как такая сеть создает ощущение, испытываемое от тех или иных чувств. Но не значит ли это требовать слишком многого, вплоть до впадения в солипсизм, который неизбежно приводит к скептической точке зрения, согласно которой о Вселенной вообще ничего нельзя утверждать? Мы понимаем, что ощущение тепла сводится всего лишь к движению атомов. Никто не утверждает, что мы не можем объяснить, почему при этом чувствуем тепло. Мы выяснили, что есть тепло. Мне кажется, что Кох сказал бы то же самое о сознании.

С теоретической точки зрения эта идея очень привлекательна, но мне хотелось бы знать, думает ли Кох, что когда-нибудь мы сможем узнать при помощи фМРТ или какой-нибудь еще более замысловатой технологии, что на самом деле испытывает человек. Или эта задача так и останется слишком сложной?

– Это задача прагматическая. С той же проблемой столкнулась в XIX в. термодинамика. Точный подсчет тут невозможен. Но, по крайней мере, для простых систем, для какого-нибудь жалкого десятка нейронов, существуют точно определенные выражения, которые дают совершенно однозначный ответ. Ограничение максимального числа нейронов, поддающегося анализу, составляет большую практическую проблему. Сможем ли мы ее преодолеть? Не знаю, потому что ее сложность возрастает экспоненциально с ростом числа нейронов, и это действительно плохо. Но это уже другая проблема.