Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Чем дальше я читала пушкинское «Путешествие», тем больше находила параллелей с собственным опытом. Пушкин скрывался от тайной полиции, а я – от тети Арзу. Пушкина принимали за француза и дервиша, а меня – за испанку и паломницу. Пушкин случайно находит запачканный экземпляр своей ранней поэмы «Кавказский пленник» – текст, который он должен будет отредактировать в соответствии с новыми восточными впечатлениями, – а я постоянно натыкалась в чайных и в садах на предыдущие издания путеводителя «Летc гоу». И наконец, Пушкин, русский по происхождению, был вынужден балансировать между «Востоком» и англо-французской традицией травелога, и я – точно так же, только между Турцией и раздражающим современным дискурсом «эконом-путешествия» в поисках идиллии, где за три доллара Мустафа накормит тебя домашней едой и расскажет о своей коллекции волос. Хуже всего в этом дискурсе – его лицемерная левацкая риторика, будто отказ от сетевого мотеля в пользу пансиона с холодной водой и толпой полуночников – это форма социального протеста.

Мне приходилось останавливаться в разных новомодных отелях, включая шалаши на сваях и пещеры троглодитов в доломитах, и везде я наблюдала одну и ту же атмосферу недоверия. Туристы опасались оказаться ободранными как липка или упустить какой-нибудь «аутентичный» опыт. А местные боялись прозевать ту или иную «выгоду», которую можно получить от заморских гостей. Разумеется, в обеих группах я встречала много добрых и разумных людей, но и они, по определению, назойливо домогались своего: туристы хотели разведать «инсайдерские» хитрости, а местные требовали, чтобы я заманила в их заведения богатых иностранцев. Один турецкий отельер, бывший школьный учитель, вручил мне распечатку со своим докладом, опровергающим геноцид армян, для передачи американскому правительству. А водитель экскурсионного автобуса хотел, чтобы я помогла его дяде сделать трансплантацию почки «в Хьюстоне». «И кто за это будет платить? – мрачно размышляла я. – Пушкин?»

Последние две недели того лета я провела в Москве у двух очень добрых, но унылых научных работников – математика из Академии наук и его жены, биолога, которую из Академии недавно уволили и которая на кухне ночами напролет играла в «Супер Марио» на приставке «Нинтендо Геймбой». Они сдавали мне спальню дочери, сосланной на дачу к бабушке.

Вернувшись в колледж, я ухитрилась заполучить грант покрупнее и попасть на весенний семестр в программу обучения за рубежом. Этой программой руководили два русских предпринимателя – обоих звали Игорями, – как-то связанные с канзасским гуманитарным колледжем.

Москва в 1998 году – как Париж времен Реставрации. Каспийский нефтепровод привлек крупнейшие в российской истории иностранные инвестиции. Город кишел дельцами. Мэр Лужков возродил петровскую Табель о рангах и задумывал строительство подземного города в пригородах. Государство прекратило финансирование работ по сохранению трупа Ленина на Красной площади, и оставшаяся без работы армия высококлассных бальзамировщиков занялась жертвами взрывов в мафиозных машинах и мумификацией нуворишей в мраморных мавзолеях.

В Москве – в первый и последний раз в жизни – я ходила на свидания с банкирами. С первым ничего не вышло, а второго я до сих пор вспоминаю с нежностью. Его звали Рустем, у него были удивительные желтовато-карие глаза, и он до недавних пор служил инженером на екатеринбургском заводе, выпускавшем бомбы с именами цветов. Теперь же он работал в банке «Менатеп» – через этот банк олигарх Михаил Ходорковский финансировал государственную программу помощи жертвам Чернобыля, а также якобы совершал хищения и налоговые махинации, за которые он сейчас, на момент написания этих строк, сидит в тюрьме. Рустем откладывал деньги на уроки прыжков с парашютом.

Он регулярно ездил в Узбекистан: сестра вышла замуж за узбекского бизнесмена и теперь жила в Ташкенте, который, по словам Рустема, похож на Дикий Запад из ковбойских фильмов. Он умел сосчитать по-узбекски до десяти и удивился, узнав, что турецкие числительные почти такие же. Мне говорили, что узбекский похож на турецкий, но я никогда не верила. Этот факт преподносился неубедительно. Один мой дальний дядя был женат на узбекской красавице Лоле, она никогда ни с кем не разговаривала и даже не открывала рта (хотя улыбалась часто, показывая прекрасные ямочки на щеках). Лишь через два года после свадьбы стало известно, что у нее три золотых зуба. Все спрашивали дядю: «Как ты живешь с человеком, с которым нельзя поговорить?» И дядя всегда в ответ кричал: «Узбекский турецкий очень похож на наш турецкий!»