Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Один из городов назывался Токат, что буквально переводится как «пощечина». У русских футуристов был знаменитый манифест «Пощечина общественному вкусу», или, по-турецки, «Toplumsal zevke bir tokat». «Османская пощечина» – по-турецки «Osmanli tokat» или, правильнее, «Osmanli tokadi» – это прием, выработанный в османской армии, где обычный удар кулаком считался моветоном, и, если вы введете это название в ютьюбе, он выдаст вам сотни роликов, где турки получают пощечины – в основном от других турков, но в одном случае – от обезьяны. По поводу Токата у матери были особенно дурные предчувствия.

В Анкаре, где я жила у бабушки, до меня постепенно дошло, что мать предприняла некоторые шаги для обеспечения моей безопасности. Она каким-то образом убедила мою тетку Арзу, которая служила в национальной разведке, что после наступления темноты за мной нужно следить – пусть это будет не настоящий разведчик, а хотя бы кто-то из шоферов. Я познакомилась со своим преследователем однажды вечером в Газиосманпаша, районе посольств и пятизвездочных отелей. Я бродила по унылому ночному клубу под названием «Ноу паркинг», пытаясь понять, сколько стоит бутылка «Эфес пилзнера», как вдруг человек в костюме похлопал меня по плечу и сказал, что машина уже приехала.

– Но я не вызывала машину, – сказала я.

Тем не менее, объяснил он, машина уже здесь. Возможно, ее послала одна важная дама, не исключено, что родственница.

– Она описала вас весьма подробно. – Он окинул меня беглым взглядом и повторил: – Весьма подробно.

Я последовала за ним на улицу. У припаркованной машины стоял еще один человек в костюме. Когда я поняла, кто это и зачем, то почувствовала себя пленницей и разрыдалась.

– Пожалуйста, мисс, не расстраивайтесь, – сказал водитель, открывая заднюю дверцу.

Я забралась внутрь. Мимо будок из пуленепробиваемого стекла, где с газетами и сигаретами сидели солдаты, мы поехали через Газиосманпаша назад в Каваклыдере, к бабушке. Водитель заговорил со мной лишь однажды – на большом перекрестке у Лебединого парка. В этом парке продают в пакетах миндальные крекеры, их можно или съесть самому, или скормить лебедям. В детстве эти крекеры, в которых от миндаля была только форма, приводили меня в восторг. Они послужили мне первым уроком на тему «метафора и метонимия». Там, на перекрестке, стоя на красном, водитель повернулся ко мне вполоборота.

– Хотите яблоко? – спросил он.

– Нет, спасибо, – ответила я.

– Я собирал эти яблоки сам, – сказал он. – Своими руками, в своем саду.

Из пластикового пакета на пассажирском сидении он вытащил небольшое яблочко.

Оно оказалось твердым, зеленым и бесформенным, словно ответ на бессмысленную загадку.

Я уехала из Анкары рано утром; бабушка еще спала. В записке я просила не волноваться и обещала скоро позвонить. Сообщать, куда я направляюсь, не стала. И тем не менее на выходе из автобуса в Токате меня лично приветствовал глава местного водоканала. Это был меланхоличный усатый чиновник: он с большим уважением отозвался о тете Арзу и повел меня показывать городское водопроводное хозяйство.

Как я выяснила в течение следующих недель, тетя Арзу ради моего благополучия мобилизовала всевозможные контакты. Однажды вечером в Кайсери, столице турецкой бастурмы, за мной в хостел заехал сержант. Он повез меня в армейское кебабное кафе на вершине потухшего вулкана Эрджиес. Зимой сюда приезжают турецкие лыжники, хотя вряд ли они многочисленны. Но в это время года Эрджиес стоял без снега. В окнах кафе где-то за пасущимися овцами садилось солнце, окрашивая их шерсть в розовые тона, делая похожими на большие плотные облака сахарной ваты. Было странно есть ягнятину и разглядывать розовых пушистых овечек.

Сержант спросил меня об учебе. Когда я сказала, что изучаю литературу, он поинтересовался, читала ли я Яшара Кемаля (известного турецкого романиста, который написал первый рассказ на военной службе здесь, в Кайсери). Яшара Кемаля я не читала.

– А кого вы читаете? Какому писателю уделяете особое внимание? – спросил он.

– Пока не знаю, – сказала я. – Может, Пушкин.

– Пушкин? А он кто, американец?

– Вообще-то скорее русский.

Эта информация, очевидно, показалась сержанту совсем уж бессмысленной. Пару раз моргнув, он отметил, как мне повезло, что я учусь в таком известном американском университете, и как много турецких юношей и девушек – и не только юношей и девушек – дали бы оторвать себе ухо, лишь бы получить такую возможность.