– Возможность для чего? – риторически спросил он, наклоняясь ко мне через стол.
– Для чего? – эхом отозвалась я.
– Возможность дать своему голосу быть услышанным! Рассказать людям правду о Турции вместо этого бреда, который распространяют европейцы!
По дороге в город мы в темноте проезжали мимо третьей – после бастурмы и лыж – гордости Кайсери, громадной цитадели, вырубленной пятнадцать веков назад в черной вулканической породе. В подсветке она напоминала дьявольский котел.
Оглядываясь на те времена, я удивляюсь, насколько близко к сердцу принимала слова людей вроде этого сержанта. Конечно, на самом деле я не считала, что обязана рассказывать американцам правду о Турции, но все же чувствовала, что проявляю расточительность, изучая русскую, а не турецкую литературу. На занятиях по лингвистике мне постоянно твердили, что все мировые языки сложны – до некоторого биологически определенного уровня. Значит ли это, что все языки, объективно говоря, одинаково интересны? Турецкий я уже знала, для этого не потребовалось никакого труда, я получила его даром, и вот я с легкостью его бросаю, чтобы ломать голову над кучей склонений, которыми без всяких усилий владеет любой, кто вырос в России.
Сегодня эти аргументы мне кажутся нелепыми. Теперь я понимаю, что любовь – весьма редкая и ценная вещь: ты не выбираешь объект, ты делаешься одержим самыми неожиданными вещами, и если для преодоления очередного препятствия надо всего лишь немного поработать, это и есть самый чудесный подарок.
Но в те времена я была моложе и глупее, и меня убивало состояние турецкого романа. Главная проблема турецкого романа – что его никто не читает, даже сами турки. Бывая в Турции, я часто это замечала. Большинство людей вообще не интересуются романами. Им нравятся занятные рассказы, забавные сказки, серьезные сказки, эссе, письма, короткие стихи, длинные поэмы, газеты, кроссворды – то есть практически любой напечатанный текст им нравится больше, чем роман. Даже в 1997 году… да, в это время уже существовал Орхан Памук, и он уже писал свои романы – и его разочарование чувствовалось. Тем летом я купила «Черную книгу». В ней говорилось о человеке, который потерял женщину по имени Мечта. Он ходил по стамбульским улицам и звал: «Мечта! Мечта!» Помню, как читала эту книгу в турецком автобусе и чувствовала глубокую, натуральную скуку. Остаток пути я провела, глядя в окно. Меня интересовали названия городков. На въезде в один из них стоял знак «Шерефикочисар», что буквально переводится «Крепость Достопочтенного Барана».
Чтобы воздать должное «местному колориту» менее энергозатратным способом, я стала читать пушкинский турецкий травелог «Путешествие в Арзрум». Меня он увлек куда сильнее «Черной книги». Захватывающим казалось уже само допущение, что в Турции когда-то ступала нога Пушкина. То же самое ощутил бы англичанин, узнай он, что в Англию заходил Иисус Христос, – Уильям Блейк, например: «На этот горный склон крутой ступала ль ангела нога?» [10] Пер. С. Маршака ( примеч. пер. )
Кстати, одни из самых известных стихов Пушкина посвящены ногам: «Ах, ножки, ножки! где вы ныне?.. Взлелеяны в восточной неге, на северном печальном снеге вы не оставили следов». Пушкин, разумеется, имеет в виду не свои ноги. Хотя я когда-то в музее видела пару пушкинских туфель – очень маленького размера.
Лето пролетало, а я все ездила ночными автобусами от одного неведомого города к другому, посещая пещеры, где христиане скрывались от римлян, и греческие амфитеатры, превращенные сельджуками в караван-сараи; то задремывая, то пробуждаясь, я высматривала из автобусных окон пушкинские следы. Они могли быть где угодно! На самом деле карикатурная вездесущность Пушкина – один из замечательных моментов русской культуры. Даниил Хармс написал об этом миниатюрную пьесу под названием «Пушкин и Гоголь», в которой Пушкин и Гоголь постоянно спотыкаются друг об друга:
«ГОГОЛЬ ( поднимаясь ): Это издевательство сплошное! ( Идет, спотыкается об Пушкина и падает. ) Опять об Пушкина!»
Так оно и есть: Пушкин – везде. До сих пор слово «Пушкин» употребляется в смысле «чей-то дядя» – например, в выражениях типа «Кто будет платить по счету? Пушкин?»
Моя любимая часть в «Путешествии в Арзрум» – это где Пушкин и сам постоянно натыкается на одного дворянина по имени… граф Пушкин. Пушкин и граф Пушкин решают ехать вместе, но потом из-за разногласий расстаются. Пушкин не желает следовать планам графа Пушкина, который собирался пересечь заснеженный перевал в бричке, запряженной восемнадцатью чахлыми осетинскими волами. Их пути расходятся… но они вновь встречаются в Тифлисе. Им никуда друг от друга не деться. В Турции я вспоминала о графе Пушкине всякий раз, как на моем пути попадалась другая Элиф, – выросши в Штатах, я к такому не привыкла. Я заходила в каждый магазин «Одежда Элиф». В каждой лавке «Бакалея Элиф» я покупала хоть что-нибудь. Однажды я дала немного денег одной цыганке, которая предложила погадать и спросила, как меня зовут. «У меня дочь – тоже Элиф!» – воскликнула она. «Правда?» – я вздрогнула, представив, что девочка рядом с ней, тощий ребенок пяти или шести лет, – та самая дочь. Цыганка посмотрела на ладонь и сказала, чтобы я опасалась женщины по имени Мария.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу