Татьяна Малыгина - «Я крокодила пред Тобою…»

– Хорошо, пусть так…

***

…Марина подошла к гробу прощаться. Она наклонилась над сестрой, на Олино лицо упало несколько Маринкиных слезинок. «Какие синие губы, нос сильно заострился… какой прямой нос у нее, оказывается…» Марина положила ладонь на сложенные на груди руки сестры. «Ледяные…». Наклонилась, прижалась губами к холодному лбу. «Сестричка моя хорошая…». Она не смогла больше сдерживать себя, и рыдания, исходящие из того самого места, что около сердца, стали сотрясать Маринкино тело. Это был не плач. Это рвались наружу безнадежное уныние и отчаяние. И осознание, что это – навсегда.

***

После похорон Марина вернулась домой. Елизавета Ильинична что-то мудрила на кухне.

– Ты как, Мариша?

– Не могу-у-у… Я не смогу это пережи-и-ить, – снова завыла Маринка и рухнула на кровать, – не смогу, Елизавета Ильинична… – ощутив вдруг прилив тепла и доверия, Марина впервые назвала эту женщину, которая обслуживала и терпела ее, по имени-отчеству. Первое настоящее горе толкнулось в сердце, чуть расколов его ледяную оболочку.

– Ты о маме думай, ей-то как сейчас тяжело, дочку-то потерять… Ой, беда, беда… Мариша, ты плачь, не держи. Знай только, сорок дней пройдет, тебе намного легче станет, потерпи, родная. А я помолюсь за вас.

«Как это, молиться? Как сделать легче прямо сейчас, сию минуту, не дожидаясь сорока дней? И почему сорока?». Мысли путались, от слез глаз было не видать. Закинув в себя снотворное, Марина провалилась в сон.

После смерти дочери Тамара Николаевна притихла. Она будто сникла. Марина не видела мать плачущей, все слезы она выплакала, пока дочь жила. Тамара перестала красить волосы и пользоваться косметикой.

– Дочь в земле, а я малеваться? Нет уж, это теперь вам, молодым.

По молодости Тамара Николаевна была самой красивой в среде партийных жен, в кругу общения Ивана Ивановича. Всегда опрятна и модно одета. Иван Иванович одевал своих домочадцев исключительно в дефицит, отовариваясь на базе или через заднее крыльцо. У Тамары была своя парикмахерша Нина, постоянная маникюрша Катя и модная швея Люда. Тамара всю светскую жизнь не выходила в люди без красивой прически. Она была крашеная блондинка и волосы красила в модный желтый цвет. Парикмахерша Нина высоко их укладывала, фиксируя в широкие волны с помощью металлических зажимов. Она делала Тамаре начес, обильно поливала его лаком, спереди зажимая волосы специальными приспособлениями-«крабиками». Когда Ниночка их снимала, взору представлялись красивые ровные волны золотых волос.

Английские костюмы, кримпленовые пальто и крепдешиновые платья были предметом зависти маленькой Марины и маминых подружек. Хотя, нет, не подружек. Подруг у Тамары не было никогда. Были приятельницы – ЖЕНЫ. Тамара терпеть не могла пустую бабью болтовню, но в свет выходила с удовольствием, она умела пристойно кокетничать и нравиться мужчинам.

Спустя три месяца после похорон Марина увидела – мать абсолютно седая. Концы желтых волос нелепо граничили с благородными голубовато-серыми их корнями. Тамарочка резко постарела, осунулась, казалось, она и ростом стала много ниже. Однажды Марина увидела в родительском серванте небольшую иконку. Мать не держала ее на виду и никогда не молилась прилюдно. То, что мать ВЕРИТ, не сильно удивило Марину.

Прошло три года со дня смерти сестры. Вовчик по-прежнему не хотел детей, но мысль об этом уже не была для Марины душевной занозой. Она точно знала день и час зачатия, сделав нехитрые женские подсчеты. В один из вечеров, около десяти вечера, на Вовкино «а сегодня можно?» последовало уверенное Маринкино «конечно, именно сегодня и можно». Уже назавтра хитрая Маринка пила витамины, приняв решение не курить и отказаться от алкоголя, которого в их гараже хранилось огромное количество, потому что с начала псевдосемейной жизни с Володей каждый год, по осени, у знакомого базиста-овощепродавца они затаривались ящиками уцененного винограда. Они брали «Изабеллу» и два сорта зеленого. Как он назывался, Марина не помнила. Помнит, что мелкий был очень сладким, а продолговатый – кислым. Отвозили виноград в гараж, где стояли большие аптечные стеклянные бутыли с узким горлом. Вовка ссыпал фрукт (или ягоду?) прямо с ветками в большую деревянную бадью, надевал резиновые сапоги и, как Челентано, давил дары природы, пока ароматный виноградный сок не наполнял заранее заготовленную тару. Сок бродил прямо в бутылях, вино спасало от «обезвоживания» всю зиму всех страждущих без исключения. Витаминный напиток бродил положенное ему время, и на выходе разливали розовое, красное и желтоватое вино. Желтое наливали в сифон и пропускали через маленькие баллончики с углекислым газом, как газировку. Получалось вполне сносное игристое. Если вина в застолье не хватало, Вовка подрывался и без уговоров бежал в гараж, набирая несколько сортов напитка.