Артур Кангин - Путешествие по однокашникам с джинном Ваней. Авантюрный роман

– Ну как, Юрик? – скосился джинн. – Пробрало?

– Жутковато… Будто мертвецы поднимаются из могил. А в башке, знаешь, бьющая на слезу песенка: «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего вальса…» Бред какой-то!

– Козлик! Ты? – раздался вдруг крик из глубины гулкого коридора.

С бутылкой пива в руке, хмельно пошатываясь, к нам шел высокий мужчина с залысинами сократовского лба. За ним, подобно королевской свите, следовало 5—7 человек, чрезвычайно зашмыганного, чмошного вида.

Я насупил брови:

– Мы знакомы?

– Это же я, Ерофей Мафусаилов! Ерофей Васильевич, как теперь меня в анналах истории принято называть. Хочешь крепкого пивка? Девять оборотов! До печенок пробирает.

– Когда уйдем со школьного двора… – вдруг затянул субъект с порепанной мордой.

– Под звуки нестареющего вальса! – подхватил Ерофей. Подошел вплотную ко мне, крепко, по-медвежьи облапил. Дыхнул сногсшибательным перегаром. – Постарел, Козлик, постарел… Ан я тебя сразу узнал. И кликуху твою, видишь, помню.

Теперь уже я опознал Ерофея, гордость нашей школы вулканологов. Победителя республиканских олимпиад. Но, боже, что же с ним сделало время? Выглядел он лет на шестьдесят.

– Здравствуй, Ерофей!

Теперь уже заволновалась свита, прихлебывающая пиво-водку прямо из горла:

– Не Ерофей, а Ерофей Васильевич. Корифей российской словесности. Классик!

– Ну уж и классик… – как девушка запунцовел Мафусаилов.

– Да, классик! Его поэма «Гусь-Хрустальный» покруче будет гоголевских «Мертвых душ».

Здесь уместна лапидарная справка.

Лет десять назад Ерофей Мафусаилов с бодуна, начертал поэму в прозе «Гусь-Хрустальный». В ней герой, в дрезину пьяный, добирается к любимой («русая коса до жопы!») в Гусь-Хрустальный. Поэма, скажем прямо, удалась на славу. Многие ее, и не без основания, называют гениальной. Вдохновенный опус перевели на десятки европейских языков, издали даже в Индии и Гондурасе. Включили в обязательную школьную программу. В Москве, у Красных Ворот, Мафусаилову был сооружен бронзовый монумент. Неслыханная честь для пока еще живого писателя.

А ведь поэма всего в сто страниц…

Больше Ерофей не написал ничего. Лишь беспробудно квасил, то и дело становясь героем самых оголтелых желтых таблоидов. Раздавая в пьяном виде интервью направо и налево, вплоть до «Гардиан» и «Нью-Йорк Таймс», Ерофей становился все более и более знаменитым.

– Ну, расскажи, Козлик, здесь какими судьбами… Я вот решил понастальгировать, а ты? – Ерофей осушил до дна пивную бутылку. Свита тотчас всучила ему непочатую.

2.

В девятом классе с Ерофеем у меня вышла история. Он уже тогда крепко закладывал, приводя одноклассниц в неописуемый восторг. Двадцать лет назад это считалось модным. Нечто вроде социального бунта. Ерофей умудрялся пить даже на уроках, тянул из соломинки, а пузырь прятал под партой. И пил не что-нибудь, а элитный виски. Папаша его работал в МИДе, поэтому в доме у них было пропасть спиртного.

Парочку раз предки застукали Ерофея. Алкоголь припрятали. Тогда Ерофей предложил мне стать его хранителем. Т.е., держать алкоголь у себя. А он будет заглядывать «на огонек» и время от времени подкрепляться.

Оставил мне на хранение топовый перуанский ром «Черная смерть». Литровая бутыль с голографическим изображением гостьи с косой. Весьма актуальная картиночка для моего нынешнего контракта.

Несколько дней я тогда держался. Потом, после просмотра фильма «Слуги дьявола на чертовой мельнице», не выдержал. Я уверовал, что именно алкоголь дает Ерофею магическую власть над женскими сердцами.

Короче, в течение недели я приговорил бутыль…

Ах, какие же у меня были упоительные ночные грезы! Сонм длинноногих краль охотился на меня, по ходу срывая с себя полупрозрачные одежды.

Ерофей подошел ко мне на перемене:

– Сегодня я к тебе загляну. Надо перед свиданием с цыпочкой слегка освежиться… Хочешь, и тебе налью пару рюмах?

Я дико вращал глазами.

– Что такое? – набычился однокашник.

– Извини, друган, я все выпил.

– Скрысятничал, негодяй! – Ерофей с хряском ударил меня по носу. Густая кровь хлынула на крахмальную рубаху.

И вот теперь он стоит предо мной. 20 лет спустя. Кажется, так у Дюма-отца? Полысевший. Обрюзгший. Бухой. Живая легенда российской изящной словесности.

– Какими судьбами? – повторил я вопрос Ерофея. – Дело есть… На сто миллионов.

– Дело? Обожаю дела! Давай, для начала накатим?! Жаль нету перуанского рома «Черная смерть». Помнишь, как ты мою бутылочку приговорил. Засранец ты был еще тот!