Константин Шахматский - Раскольники

Передавая Михаилу привет от дочери, Николай Николаевич имел ввиду ее недавнюю свадьбу – Мария, эта толстозадая коровища, вышла замуж за чиновника министерства иностранных дел Бурмейстера, с которым Михаил Евграфович когда-то выпускался из одного лицея, а на церемонии бракосочетания, по причине отсутствия стоящих кандидатов, был тому свидетелем.

Счастливые люди, чтоб им пусто было, – подумал Салтыков, притворяя тяжелую дверь, – Будет ли и на моей улице праздник? Будет ли?

Прочитав донесение Сарапульского городничего и, пролистав остальные документы из папки, чиновник подумал, что ежели оно и будет, это счастье, то совсем не скоро. Да, и о переводе в другой департамент придется, скорее всего, забыть.

***

Накануне отъезда в Сарапул Салтыков, буквально, не мог найти себе места. То пытался лежать с закрытыми глазами, представляя себе Софью Карловну или Машеньку, непременно в прозрачных платьицах; то незабвенную Наталью Николаевну Середу, с ее округлыми формами; то начинал бегать по комнате, роняя все на пол и ругая старого Платона за то, что в доме не прибрано. Наконец, не выдержав пытки, выскочил на улицу с намерением прогуляться.

Десятый час, а на улице ни души. На небе ярко горят звезды. Странно, – думал Салтыков, задирая голову, – в середине октября небо, обычно, затянуто тучами и звезд почти не видать. Но сегодня, на удивление, небо чистое. Вот Большая медведица, а вот Малая… Точно так же она будет выглядеть из Сарапула…

В конце-концов, Михаил оказался возле дома своих старых знакомых – Иониных. Влекомый порочными мыслями, он проскользнул сквозь чугунную решетку ограды и, минуя вымощенную дорожку, напрямик через деревья, поспешил к особняку с белыми колоннами, что стоял посередь сада. Ему нетерпелось увидеть, пускай краешком глаза, предмет сиюминутных стремлений – Софью Карловну. В паре шагов от заветного окна он остановился.

Прошло какое-то время. И вот в комнате появилась она, – Софья! В сером домашнем платье с белыми кружевами, забранною вверх прическою, открытой шеей с ожерельем из белого жемчуга. Помнится, ожерелье ей подарил супруг на прошлое Рождество. Сам же Михаил трусливо презентовал bien-aime 4 4 возлюбленной (фр). серебряное колечко, купленное по случаю (стыдно вспоминать, денег не было).

Софья Карловна села на диван и взяла в руки книжку. О, как же она была прекрасна и очаровательна! Ее грудь чуть заметно вздымалась и опускалась от ровного дыхания, глаза мягко скользили по строчкам, тонкие изящные пальцы перелистывали прочитанные страницы.

Салтыков ринулся вперед, готовый ломиться в закрытое окно, но раскрыть свое инкогнито. Он желал рассказать Софи, что опять уезжает и неизвестно когда вернется; что в качестве напутствия требует-таки ее (дружеского или сестринского) поцелуя или, …на худой конец, простой улыбки.

Он уже взобрался ногами на какой-то пенек, подтягиваясь на руках до подоконника, как тут… в комнате появился мужчина. И это был муж Софьи – Николай Васильевич. Супруги стали о чем-то беседовать. Разговор их, поначалу спокойный и размеренный, постепенно перешел на повышенные тона. Говорили они громко, но до слуха Михаила доносились лишь отдельные фразы. Николай Васильевич яростно жестикулировал, наступая на Софью Карловну. Бедняжка поначалу кричала ему в ответ, но потеряв всякое терпение, швырнула в супруга книжкой. Закрыв лицо руками, она зарыдала, и плечи ее судорожно задергались.

Наблюдая эту картину, Салтыков почувствовал себя вором, тайком и безо всякого разрешения проникшим в чужую тайну, в которую нельзя вникать никому, даже под страхом смерти. Ведь через пару минут ссора супругов закончилась актом обоюдного примирения. И Михаил стал невольным свидетелем этого драматического и полного любовной страсти акта. Да-да! Он смотрел на все это и, что самое страшное, не мог отвести глаз. Белые юбки Софьи Карловны мелькали в воздухе, а грязные каблуки туфель Николая Васильевича истерично скреблись по паркетному полу.

В какой-то момент ноги Салтыкова соскользнули с мокрого пня, и Михаил с грохотом повалился на землю, ломая под собою кусты смородины. Окно, в которое он только что бессовестно подглядывал, распахнулось, и из него высунулась голова доктора с растрепанными волосами:

– Кто там?! – крикнул доктор, едва различая барахтающуюся в сырой траве и опавших листьях фигуру.

В кабинете управляющего горела одна только лампа. Генерал-лейтенант устало восседал в своем кресле, тяжело дыша. В дальнем конце кабинета, куда едва доходил свет, сидел другой господин, закинув ногу на ногу. Посередине стоял Аверкиев и докладывал.