Н. Кисслова - Приключения Ирен Адлер

– Ах вон оно что.

– Да-а… Он даже не отлучается в течение дня на обед.

– Как так? – искренне удивилась мадам Уни.

– Творческие люди, – развела руками Ирен. – И еще ужасно не любит, когда его беспокоят во время работы. Только мне разрешил, и то на крайний случай. Но даже когда я захожу, все равно ворчит. Или, наоборот, молчит как рыба с хмурым лицом. Недовольный. Правда, я все равно захожу под разными предлогами, конечно. А что ж поделать? Если бы не заходила, мы бы вообще про него забыли. Пойду, пожалуй, сразу туда, заберу картину и привезу вам, на место, пока еще не нагрянули туристы, а потом уж в кабинет.

– Ага, с Богом!

– Хорошего дня, мадам Уни.

– Спасибо! И вам, мадмуазель Ален, – крикнула смотрительница в след убегающей помощнице управляющего музея. «До неприличия хороша», – подумала мадам Уни, провожая взглядом Ирен.

Оказавшись у мастерской, мисс Адлер открыла дверь ключом, взятым у охранника, и вошла внутрь. Мастерская представляла собой большой светлый зал на чердачном этаже одной из башенок замка в отдаленной его части. Потолок в зале был низкий, зато от самого верха к полу спускались большие стеклянные окна. Они занимали три стены из четырех, благодаря чему комната была буквально залита светом. В промежутках между окнами располагалось несколько мягких кресел. Вдоль четвертой стены тянулся бесконечный ряд стеллажей, комодов, ящиков и полок, заполненных художественными принадлежностями, не поддающимися подробному описанию. В центре стоял огромный дубовый стол, испещренный мелкими бороздками и трещинками, образующими сложный геометрический узор на его лаковой поверхности. Рядом с ним находилась тележка для картин. Это была узкая прямоугольная платформа с высоким сетчатым бортиком с одной стороны и коротким железным бортиком с другой. На ней размещались несколько полотен, отправленных на реставрацию. Ирен сама привезла их сюда еще до своего отъезда. Все пространство комнаты было сплошь заставлено мольбертами, металлическими стойками для картин, досками, подрамниками, деревянными табуретами и столиками. Но, несмотря на все это бесчисленное количество предметов, мастерскую нельзя было назвать загроможденной, а скорее даже наоборот: в ней было столько света и воздуха, что она казалась почти пустой. Впрочем, в некотором смысле она и была пустой: в ней не было главного – портрета Моны Лизы, который Ирен пришла забрать.

Она подошла к окну, встала к нему спиной, постояла еще несколько секунд, не двигаясь, как бы собираясь с силами, а затем, набрав полные легкие воздуха, отчаянно завизжала, что есть сил, и тут же рухнула на пол, потеряв сознание.

За два месяца до исчезновения картины.

День выдался пасмурный и дождливый. Несмотря на промозглую погоду, управляющий музеем месье Жердон пребывал в мечтательном настроении, на душе у него была весна. Он сидел в кабинете в уютном кресле и разглядывал картину около входной двери. «Какое странное полотно, даже, можно сказать, страшное. И как оно могло мне нравиться? Надо будет сказать Изабель, чтобы поменяла его на что-нибудь прекрасное. Ведь есть же у нас в музее что-нибудь малоизвестное, но прекрасное. Я бы предпочел, конечно, чтобы здесь висел ее портрет – вот это и впрямь прекрасное. И малоизвестное». Месье Жердон усмехнулся своей остроте. А ведь и правда, он практически ничего не знал о ней. И откуда она взялась, эта женщина? Это был риторический вопрос.

Месье Жердон погрузился в воспоминания. Он не только хорошо помнил события того вечера, когда имя Изабель Ален впервые коснулось его ушей, но и мог точно назвать время и место. Объяснялось это тем, что в конце каждой трудовой недели месье Жердон заходил в один и тот же бар неподалеку от музея, чтобы отдохнуть от работы. Пятничными вечерами бар всегда был переполнен, однако месье Жердону это не мешало. Главное, никто и ничего от него не требовал. Ни смотрительницы, ни охранники, ни пресса, ни городские службы – никто!

В один из таких вечеров месье Жердон, как всегда, сидел один, погруженный в мрачные думы, до смерти измотанный и уставший, пока к нему не подошел незнакомый господин весьма приятной наружности. Он осведомился, не против ли месье разделить с ним свой столик. Месье Жердон был не против. Слово за слово, они разговорились, и месье Жердон не заметил, как выложил незнакомцу всю свою подноготную. Такая откровенность была ему не свойственна, хотя господин напротив, безусловно, был интереснейшим собеседником. Помимо тонкого ума и красноречия, этому человеку была присуща какая-то исключительная природная проницательность: незнакомец задавал месье Жердону такие глубокие вопросы, о которых сам месье Жердон никогда прежде не задумывался и, отвечая на них, узнавал себя самого с новой, совершенно неожиданной стороны. Месье Жердон говорил и не мог надивиться тому, какое влияние оказывает на него этот господин. Они проговорили весь вечер, к концу которого у месье Жердона сложилось стойкое ощущение, что он знает своего собеседника всю жизнь. Просто удивительно, какое расположение могут вызывать к себе некоторые люди.