Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

– Гуно, – напомнил о себе отец Брёзель, – оставь уже свои ужасные проделки, университет требует серьезности! Гамбург – старинный и современный город, так что нужно забыть эти деревенские шутки. Наш Гансик славный мальчик и совершенно не храпит.

Он имел в виду меня, а я смущенно отметил про себя, что все же имею привычку сопеть, однако Алексу очень понравилась сумка Гуно.

Гуно громко рассмеялся:

– Ах ты, чертов пес, наверное, вынюхиваешь нашу домашнюю колбасу, я бы взял тебя при случае, может быть, со мной ты стал бы как тюлень!

Повернувшись к отцу, он продолжал:

– Досточтимый папа, ваше преосвященство, мама просила спросить, позаботился ли ты о прищепках для белья, сите из проволочной сетки, эдамском сыре, двух отрывных календарях, ажурной кофточке, двух тюбиках чистящей пасты и привете для тети Эммы, а также об открытке для дяди Адольфа?

– Боже мой! – огорчился господин Брёзель, хлопнув себя по оттопыренным карманам, – сыр и тетю Эмму я позабыл. Привези его, Гуно, или пришли! Впрочем, я хочу тебе сказать: держи глаза открытыми и наблюдай людей вокруг и таким образом сохраняй в душе чувство сострадания к ним! И возьми себе на заметку: только зрячий может помочь. Но только здоровый видит. И только здоровый все преодолеет! Оставайся же здоровым внутренне и внешне! И поэтому будь избирательным. Только разбирающийся сделает лучший выбор. Ну и так далее. Ты знаешь мои наставления, мои воззрения, мой опыт и мою веру в подрастающее поколение!

На этом мы расстались с Гуно, который вдруг стал задумчивым и собранным.

Затем мы, помахав ему на прощание, продолжили свой путь и вскоре обнаружили здание дуненского курзала, возле которого стояла наготове повозка с невероятно высокими колесами и двумя небольшими, мокрыми снизу лошадьми.

Кучер почтительно приветствовал нас:

– Добрый день, господин пастор!

При этом он смотрел на нас обоих. Я чувствовал себя немного торжественно, когда мы без лишних слов взобрались и уселись на обитые куском ковра потертые сиденья. Мою коробку мы поставили перед собой, а господин Брёзель положил на нее сито и рулон бумаги из карманов пиджака, чтобы удобнее было сидеть. При этом он тихо сказал мне, показывая на широкую спину кучера, явно ожидающего еще кого-нибудь:

– Это им не обязательно сообщать, но ты, сын моего друга, не должен обращаться ко мне с таким титулом, просто говори мне – господин Брёзель.

В следующее мгновение повозка содрогнулась от большого чемодана, плашмя заброшенного внутрь служащим отеля. Одновременно над краем повозки показалась ужасная черная шляпа, а затем точно такая же ужасная черная окладистая борода. Огромный мужчина в черном сюртуке таким образом прибыл в нашу повозку, и мы волей-неволей должны были потесниться, кроме того, господин Брёзель был вынужден вытащить из кармана своей куртки пакет с бельевыми прищепками и положить его на мою коробку, потому что стало слишком тесно.

Разумеется, прибывший должен был сесть на заднее сиденье спиной вперед, и скоро обнаружилось, что из-за собаки и наших вещей впереди недостаточно места для его футляра со скрипкой, даже если бы Алекс, немного утомленный от изобилия новых впечатлений, переместился назад.

Но без ворчания, а в общем, не проронив ни слова, мрачный бородач занял свое место.

Рядом с ними я почувствовал себя лишним и незначительным. Невольно я придвинулся поближе к господину Брёзелю, так как незнакомец внушал мне необъяснимый страх. Кучер причмокнул. Впрочем, его звали Йохен, как сообщил потом господин Брёзель. Лошади подались вперед и неуклюже двинулись вниз по рытвинам пляжа, перемалывая песок, который взлетал из-под колес. Затем мы мягко покатили по гладкому влажному ватту, отливающему серым, – по этой странной полоске морского дна, которая во время отлива осушается до нескольких ручьев и заливчиков.

Я видел, украдкой бросая косые взгляды, что у незнакомца из-под шляпы ниспадают до плеч длинные полуседые пряди. Что заставило меня вспомнить о портрете Фрейлиграта. Может быть, и этот был поэтом. Хотя от него ужасно пахло старой непроветренной одеждой и репейным маслом для волос; и этот запах от волос напомнил мне о моей маленькой сестре Кароле. Ах, горячая тоска по родному дому охватила меня, так что я, сидя между двумя молчаливыми и странными мужчинами, едва мог пошевелиться.

Дул свежий ветер, но я чувствовал это только лицом и левой ногой, в то время как в остальном мне было невыносимо жарко. Лошади шлепали в такт. Высокие колеса урчали в иле и отбрасывали серые брызги. Хрустели ракушки. Дорогу показывали тонкие, воткнутые в ил голые мётлы, которые называют вехами. Иногда мы пробирались по воде, и она была такой чистой, что виднелось песчаное дно, над которым висели круглые медузы, словно стеклянные выпуклые оладьи, и маленькие крабы, как большие пауки на прогулке. Ветер поднимал в русле маленькие волны, которые формировали рельеф дна. И там, где ватты обсыхали, мы перебирались через такие застывшие волны. Вдали поднималась отмель из ракушек, светло-желтая под солнцем, окруженная кобальтово-синей водой. Стаи чаек с ужасными хриплыми пронзительными криками затевали там драки. Некоторые подлетали к нам, белые, с сияющим опереньем, и зависали прямо над нами и смеялись, словно люди: «Ха-ха-ха!»