Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

Бесконечно тянулась вдаль уже поросшая сочной травой дамба. На ней паслись овцы и коровы. Справа тянулось море, а слева, насколько можно было видеть, лежали плоские луга, а также стояло несколько домов. Людей нигде не было видно.

Один раз господин Брёзель остановился. Медленно и торжественно он поднял руки, все еще держа в правой руке носовой платок и со свисающим с локтя зонтиком. Он показал на едва заметные крыши, которые за горизонтом словно поднимались из моря. Вместе с этим можно было различить мощную башню. И эта картина привела меня в восторг. Далеко, насколько хватало глаз, до блестящей серебристо-зеленой линии морского горизонта тянулись пестрые ватты с небесно-голубыми сверкающими протоками. Высящиеся на западе горы облаков обрамляли вид острова, словно прекрасная арка ворот в стиле барокко.

От восторга сердце у меня билось так, что я чувствовал ключицы. Какая это вообще великолепная в мире вещь: видеть возникновение из моря острова, выплывающего навстречу.

Кроме того, я радовался, что могу поставить коробку на землю.

– Островок моего покоя! – сказал господин Брёзель с сердечностью и жестом, которые до этого момента я у него не замечал.

Наоборот я удивлялся, что за всю дорогу не услышал от него ни единого набожного высказывания, он же был пастором, а в моей душе чувство благодарности за преодоленные опасности и ожидаемый приятный летний отдых соединилось с богобоязненностью, хотя и в какой-то мере тщеславной. Но во время плавания на пароходе господин Брёзель совершенно так же, как и все другие простые люди, смеялся и разговаривал, хотя его смех был особенно радостным. Он показывал на парусники и называл деревни на берегу. Постепенно я стал разочаровываться и вследствие внутреннего напряжения и погруженности в собственные мысли и переживания, которые я растрачивал попусту, мне стало казаться, что господин Брёзель, пожалуй, не без оснований лишился своего общественного положения.

Теперь его внезапное торжественное поведение на дамбе, перед лицом необъятного и приветливого ландшафта, показалось мне естественным и вразумило меня, да, это тронуло меня, как трогает нас все, что находится в гармонии с нашим внутренним миром. В другое время я, наверное, нашел бы чрезвычайно смешным то, что господин Брёзель сказал после этого, все еще глядя в сторону острова:

– Ты – мир, мой край родной, да святится новый труд! И ты, сынок, – повернулся он ко мне, так что я смутился от его возвышенной интонации, но вместе с тем и ощутил в ней что-то очень родное, потому что своей театральностью она напомнила мне о папе, – надеюсь, ты не будешь воспринимать этот мир как враждебный. Так, как это кажется человеку, будто весь мир – его антагонист!

Я не вполне понял эти слова, но дал клятву в своем сердце, решительно кивнув головой, что как образованный, приведенный к первому причастию и столичный человек буду равняться на эту небесную картину среди моря.

Внезапно посреди этого возвышенного события раздался громкий лай Алекса, нашего шпица, устремившегося, словно стрела, вдоль дамбы к человеку, который приближался к нам.

Через некоторое время я увидел, в то время как господин Брёзель, казалось, давно уже знал, кто это там идет, что это молодой человек, высокий и тонкий, как тростинка, размахивающий на ходу руками, в одной из которых была сумка. Уже издалека он поприветствовал нас громким, как труба, голосом, и это был, как вскоре выяснилось, Гуно, сын Брёзеля. Он только что сошел с повозки из Нойверка, с той самой, которая должна будет перевезти и нас.

И Гуно, в форменной фуражке старшеклассника, надвинутой на левое ухо, с вытянутой вперед шеей, собирался отправиться в противоположном направлении, то есть туда, откуда мы только что прибыли. Всю Пасху он еще оставался под присмотром матери и, как говорится, только поджидал момента, пока я не поправлюсь и моя кровать не освободится, чтобы, не теряя ни единого дня, в тот же вечер быть на месте, и точно так же на острове ожидали моего приезда.

– Ага, малыш, – рассмеялся длинный Гуно, возвышаясь надо мной, словно ветряная мельница, – надеюсь, в спинке твоей кровати не нужно будет выпиливать отверстия для ног? Я бы не хотел. А ты не храпишь? Тогда ты должен будешь по вечерам привязывать к подбородку подушечки, примерно вот так, а не то на Нойверке – на Ньюарке, голубчик, – каждое утро будешь получать три нагоняя, а не три булочки со сливовым вареньем и глазуньей!