Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

– Фу, как от нее пахнет пивом, – сердито сказал я обоим, и это было в первый раз, когда меня поцеловал кто-то другой, а не мама.

Мы отправились на пароход. Он был не очень большим, но все же это было судно. Опершись на поручень рядом с господином Брёзелем, я махал рукой на прощание. Мы все улыбались, только моя сестренка Карола плакала, тянула ко мне маленькие худенькие ручки и звала меня по имени своим сладким срывающимся голоском.

Когда пароход, отдав концы, уже отваливал от пристани, произошло еще вот что. В последнее мгновение шпиц Алекс прыгнул с кромки трапа через растущую полосу воды на борт судна и бешено закрутился возле моих ног, взвизгивая от радости. Что тут было делать? Вернуться назад он уже не мог, и папа добродушно крикнул мне, что я спокойно могу взять его с собой, и добавил к этому в своей, может быть, кажущейся посторонним театральной, манере:

– Как сувенир, как стража и как друга!

Никто не мог быть счастливее меня, ведь собака уже давно была мне верным товарищем. Теперь она, как часть родного дома, отправлялась со мной в мое первое большое плавание.

Как наслаждался я всем, что видел на оживленной реке и ее берегах: вздымающиеся леса верфей, полные гула и перестука молотков, доки с поднятыми корпусами судов, возле которых грозно раздавался грохот ремонта, подъемные краны, грузовые стрелы, мачты и реи больших парусных судов, пакгаузы, могучие нефтеналивные танкеры. Повсюду сновали мелкие суденышки: буксиры, баркасы, плоскодонки и ялики.

Прекрасный Овельгён с его пляжем проплывал мимо. Однажды я там купался и загорал и был за это записан полицейским, за что папа уплатил шесть марок штрафа. Сегодня там относятся к такому более снисходительно, а тем временем Эльба стала более грязной.

Затем по левую руку показался Финкенвердер – плоская зеленая равнина. Поросший лесом высокий правый берег – с правого борта, как говорят моряки, – был уже одет светлой листвой. Бланкенезе на прелестных холмах со своими веселыми домиками поднимался вверх и пропадал там. Появился огромный тихоокеанский лайнер, полный музыки и машущих людей. Когда мы поравнялись, то наш пароход, которым я был так горд, выглядел как наперсток рядом с ванной.

Эльба стала бескрайно широкой. Горизонт на западе отсвечивал серебром, там, где небо сливалось с водой.

Там раскинулось море! Все во мне ликовало.

Однако прошло еще немало времени, прежде чем мы, проплывая мимо все более и более удаляющихся берегов, достигли Куксхафена, и от сильных уже волн на нашем судне началась качка.

Мы пришвартовались к Альте Либе, как называют там пристань, и, бросив взгляд на диковинные приборы, стоящие на берегу и везде уведомляющие о ветре и водном режиме, тут же направились в Дунен с верным Алексом рядом.

В Дунен нужно было, потому что оттуда на Нойверк шла повозка. Это было так необычно – ехать на остров в повозке, и не по какой-нибудь насыпи, а прямо по воде. Теперь, чтобы добраться до Дунена, идут вдоль дамбы с большим комфортом и без всяких препятствий.

Итак, это было море, которое раскинулось вокруг, серое и слегка волнующееся в тот приятный день. Невыразимо крошечные пароходы и парусники скользили по нему на горизонте. Я жадно вдыхал запах ила и водорослей.

– Ты чувствуешь привкус соли на языке? – спросил господин Брёзель.

Да, я чувствовал его, с удовольствием поедая при этом свой последний бутерброд, держа его в одной руке и не забывая про нашего Алекса. В другой руке я нес свою картонную коробку, которая казалась мне легкой и вполне сносной, напоминающей, как однажды в ней прибыл «Император Барбаросса», потому что мой папа не сам нарезал эти бутерброды, а получал из Баварии.

Также я мог пить сельтерскую из бутылки, когда господин Брёзель возле того створа, который называется Кугельбак, пропускал стаканчик пива, а в это время Алекс разыгрывал ужасный спектакль перед рядом купальных костюмов, которые полоскались на ветру, ему такое было ему в диковинку. Потом он, виляя хвостом, подошел к нам с живым крабом в пасти.

Мы шли дальше. Моя коробка начала оттягивать мне плечи, и я жалел, что Алекс не был вьючной ослицей, как об этом говорится в Библии. Солнце сияло, и капли пота часто стекали из-под охотничьей шляпы господина Брёзеля. Я завидовал ему из-за его куртки, которая своими многочисленными карманами могла заменить большую коробку. Он это прекрасно видел и улыбался, но такова была его старая привычка, потому что духовное лицо всегда должно иметь свободные руки для благословения.