Ганс Ляйп - Негритенок на острове Шархёрн. Повесть

И я слышал, как официантка Валли ставит пивные кружки на узкие столы в зале. И видел у себя сидящих в полумраке, пахнущих морской далью флотских старшин с серебристыми жемчужинами в мочках ушей и с дымящимися трубками, набитыми сладковатой махоркой. Ах, их загорелые лица и руки обдувал ветер Атлантики и Тихого океана, и пассат, и муссон, и тайфун! Но я стоял за прилавком магазина и резал сыр толстыми ломтями и доставал соленые огурцы из мокрой бочки. И вдруг все изменилось: я погружался в морскую пучину и тонул, опускаясь на дно.

Я помолился, чтобы прилетел ангел и вернул все на свои места.

И похоже, так и случилось на самом деле.

Приближалась Пасха, и случаю было угодно, чтобы прямо на нее к нам приехал друг юности моего отца по фамилии Брёзель. Господин Брёзель был сыном пастора в той самой ганноверской деревне, в которой мой отец был сыном учителя. Как и все его предки, господин Брёзель стал священником, а в силу выдающихся способностей получил место проповедника в Гамбурге, но потом из-за вольнодумства у него случились неприятности и в итоге, устав от исполнения служебных обязанностей, он удалился на Нойверк, на тот уединенный остров в устье Эльбы, который тоже относится к Гамбургу. Кроме того, он был поэтом.

Все это я узнал из разговоров родителей, но я и сам помнил, как четыре года назад преподобный пастор Брёзель крестил мою младшую сестру Каролу: еще в полном облачении с круглым, расходящимся лучами гофрированным воротником; разумеется, на этот раз господин Брёзель вошел в мою комнату в коричневой куртке. Однако в остальном он был точь-в-точь таким, каким остался в моей памяти: лысым, в очках и с темными усиками.

Когда я услышал, что господин Брёзель приехал в Гамбург и зайдет к нам, то сразу же почувствовал прилив сил. Потому что его сын, который был старше меня на несколько лет, должен был перевестись из куксхафенской гимназии в Гамбург, чтобы снова привыкнуть к большому городу и в непосредственной близости к университету готовиться к поступлению на экономический факультет.

Уважаемый пастор Брёзель, с его свободным взглядом на вещи, объяснил моему отцу, что намеревается поместить молодого человека прямо посреди кипучей городской жизни и при этом не оставить без дружеского внимания, поэтому, по его мнению, именно наш дом с его разнообразным производством как раз то, что нужно, если мы, конечно, располагаем жилой площадью.

Мы и в самом деле всегда сдавали несколько комнат, в основном гастролирующим артистам, которые выступали в соседних музыкальных театрах и варьете. К тому же с зимы мы принимали у себя двух актеров, у которых был ангажемент в оперетте на все лето.

После объяснения Брёзеля мой папа, чуть колеблясь, обвел взглядом комнату. На одно долгое мгновение пастор задержал на мне добрый испытующий взгляд, затем перевел его на маленькое окно, выходящее на убогий задний двор, замыкающий общий вид. После чего сказал со странной для него веселой улыбкой:

– Своего сына, друг, предоставь на лето мне. Ты сам видишь, он должен основательно отдохнуть, и для этого есть отличная возможность на Нойверке, среди моря. А для Гуно эта миленькая комнатка будет в самый раз.

Благодаря этим словам я немедленно проникся обожанием к господину Брёзелю. Правда, он больше не был похож на пастора или даже на поэта, потому что в моей памяти хранился образ Фердинанда Фрейлиграта, хотя это мог быть и Феликс Дан, – настоящий поэт непременно должен быть с развевающимися волосами.

Зато нельзя было отрицать, что господин Брёзель явился, по меньшей мере словно ангел, хотя до этого я имел совсем другое представление об ангелах.

Напутствуемые добрыми советами, с большой картонной коробкой, полной необходимыми вещами и некоторым количеством бутербродов, господин Брёзель и я были готовы отправиться в путешествие на Нойверк. Господин Брёзель все, что имел при себе, разместил по карманам куртки. Плащ он перекинул через руку.

Когда я обернулся на прощание и бросил взгляд в темный зал с крошечной сценой, задернутой занавесом, Валли, наша служанка, поспешила ко мне и, не выпуская веника, которым она мела между стульями, обвила мою шею своими круглыми руками, не успел я оглянуться, и поцеловала в губы.

Красный от смущения, я повернулся к двери. Но господин Брёзель и мои родители уже вышли на Репербан, и только моя сестренка Карола пристально смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и точно так же – шпиц Алекс, которого она, ухватив за ухо, держала своей маленькой рукой.