Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

Вдруг чьи-то пальцы появились на занавеске и резко, разрывая материю, отдёрнули её в сторону, открыли носилки. Иосиф увидел лицо того преторианца, которого он в прошлый день ударил в пах. Но это был не преторианец, а патриций, друг Нерона Отон. Рядом с ним стоял второй друг Нерона, Афраний Квинциан, сенатор. За их спинами лицом к стене стоял ещё один сенатор Флавий Сцевин. Он напряжённо вглядывался в стену, не понимая, куда девался дверной проём, через который только что прошли его друзья. Он слышал их голоса. Ощупывал рукой стену, не веря своим глазам. Увы. Рука не находила проём. Сцевин был трезвый. У него ослабел разум от обжорства, пьянства и разврата. Он мог есть и ел по два-три дня непрерывно, запивая еду огромным количеством вина. И если каждый его друг, любой патриций извергал содержимое желудка через тридцать минут, то Сцевин выблёвывал пищу сразу после её приёма. Рабы с корытами в руках колонной стояли перед его ложем. От неестественного напряжения желудка разум Сцевина быстро слабел. Он часто забывал, где находился. А чтобы прояснить своё сознание, Сцевин по привычке совал в рот перышко. Вот и сейчас он сунул в горло перо, облил стену, но проём почему-то не открылся перед ним.

Трое друзей были участниками заговора Пизона. Во время неторопливой беседы они решили вовлечь в заговор и Поппею. Ждали любовницу Нерона в её доме.

– О, боги! – закричал громовым голосом Отон, свирепо глядя на Иосифа. – Моя жена держит руки еврея! Где моя палка?!

Иосиф, продолжая стоять на коленах перед Поппеей, перевёл взгляд на патриция и негромко ответил:

– Твоя палка болтается у тебя между ног. Что ты хочешь с ней, сломанной, сделать? Показать людям?

Поппея озорно взвизгнула и, смеясь, сказала:

– Так вот почему ты, Отон, вчера хромал. А говорил, что, спасая жизнь Августа, остановил взбесившегося коня на скаку. – Её лицо стало холодным, она угрожающим голосом добавила: – Не смей сюда приходить.

– Но ты моя жена.

– Я дала тебе развод.

– Когда?! – воскликнул изумлённый Отон.

– Сегодня, по пути домой. Пошёл вон. И не утомляй мои глаза своей хромотой. Я не люблю калек.

Боясь, что Поппея могла накинуться на него с кулаками, Отон сдержал своё страстное желание сказать ей вслед, уводившей за собой Иосифа, что немедленно решил донести Нерону о человеке, который посмел ударить божественного Августа.

Страдая в душе от унижения мужского достоинства, оскорблённого холодной красавицей самолюбия, тяжело дыша, прищурясь, он в ярости смотрел на соперника, на неверную Поппею, цедил сквозь зубы, словно хрипел перед смертью:

– Ну, ладно… Дело этим не закончится…

Сцевин, совершив странные движения руками, похожими на магические пасы, нащупал вход, отошёл от стены, спросил друзей, облегчённо вздыхая:

– Что, она согласилась убить Нерона?

– Хм, – криво усмехнулся Отон, глядя на то, как раб закрывал за хозяйкой дверь дома. – Нужно что-то создать из этого.

Афраний с досадой плюнул себе под ноги. Он надеялся на Поппею. Несколько дней тому назад в зал сената вбежал запыхавшийся с тёмными кругами под глазами Нерон, потрясая над головой табличками. Отдышавшись, он начал читать свои стихи. Вначале все решили, что развратный донельзя герой поэмы – вымышленный. Но по чертам характера и поступкам вскоре стало понятно, что речь шла об Афрании Квинциане, о ближайшем друге Нерона, который превзошёл Нерона развратом и пьянством, и тем обозлил его. Несколько дней и ночей Нерон работал над поэмой. Сенаторы начали хохотать, указывая взглядами на Афрания. А потом они наградили Нерона шквалом аплодисментов. Афраний, качаясь из стороны в сторону, как пьяный, вышел из сената. Когда он вернулся домой, то, в ярости рыча и изрыгая проклятья, схватил тяжёлый молот и начал крушить мраморные статуи императора. А медную статую он превратил бешеными ударами молота в груду металла, долго сминая ту её часть, где была голова Нерона с милостивым, улыбающимся лицом. Потом собрал мраморные головы и аккуратно швырнул их лицом вниз в отхожее место. После чего он направился к сенатору Пизону и попросил его принять себя в ряды заговорщиков.

Другие заговорщики были не лучше Сцевина и Афрания.

Только сейчас, идя рядом с Поппеей, чувствуя, как она мягко пожимала пальцами его руку, Иосиф понял, почему Аристобул сказал, что он некрепкий в вере. Бывало не раз, когда Иосиф и Аристобул шли в Храм вдвоём, то девушки, коих всегда было много в такие минуты, изменяя направление, проходили мимо них. Оторвав взгляд от дороги, они на секунду – другую переводили его на Иосифа. Он в такие моменты почему-то ощущал нехватку воздуха. И этого воздуха с каждым годом становилось меньше и меньше в Иерусалиме, как будто бесы убирали его от Иосифа. Аристобул хмурился, глядя себе под ноги, тихо говорил: