Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

Иосиф свернул с дороги к Иордану, углубился в лес, достал из сумки ломоть хлеба, чтобы размочить его в родниковой воде. Он наклонился к источнику и услышал лёгкие шаги.

Две девушки жившие блудом вышли из-за дерева и, изображая лицами, на которых лежал чёткий отпечаток их жизни, стыдливую скромность, непорочность, направились к роднику.

Хотя они были гречанками, но Иосиф не был фанатиком, и он разломил кусок хлеба и протянул девушкам. Жившие блудом, само собой понятно, не кушали чёрный хлеб простолюдинов.

– Не трогай нас. Мы не такие, – ответила Глафира и словно ненароком приподняла подол туники, обнажив бёдра и то, что всегда смущало покой мужчин.

– Я тоже не такая, – сказала игривым, весёлым голосом Пульхерия и торопливо сбросила с себя в доказательство своих слов тунику, оставив на себе то, что девушке дала природа.

Тот дурной запах, что кое-как сдерживали туники, сейчас распространился в райском месте. Грязные тела блудниц с остатками давнего умащения были нехороши.

Иосиф в полной растерянности несколько секунд смотрел на девушек, по-прежнему протягивая им кусок хлеба. Они приняли его растерянность за плотское вожделение и, продолжая говорить о своей непорочности, скромности, играя телами, пошли на юношу, ещё более распространяя зловоние.

Иосиф был потрясён видом гречанок. Они словно пришли с того света. Выронив хлеб, юноша отпрыгнул от источника и помчался в сторону дороги, ловко прыгая через корни и кусты, слыша позади себя возмущённый, обиженный и злой крик:

– Ты не мужчина!

Пронзительный крик разбудил на берегу Иордана спавшего грека. И так как девушки смотрели в его сторону, то он, встав на ноги и, приняв героическую позу, с твёрдостью в голосе ответил:

– Нет. Я мужчина.

– Это видно по тебе. А тут был еврей. Накинулся на нас. Сорвал одежду, – зло воскликнула старшая девушка, оскорблённая поведением Иосифа. – Я таких людей ещё не встречала.

– Да, они все насильники, – согласился грек, внимательно созерцая обнажённые тела девушек.

– А мы беззащитные, – словоохотливо сказала Глафира, она помолчала, подыскивая в голове, увитой, как венком, грязными волосами, что-нибудь более весомое и красивое, вспомнила еврейское слово и торопливо добавила: – Целомудренные девы.

И потупилась, своевременно вспомнив, что потупленный девичий взор мужчины всегда принимали за доказательство её целомудрия и непорочности.

Грек вскрикнул и прослезился, потому что в первый раз увидел девственниц. В его разгорячённой голове тотчас мелькнула мысль, что он мог бы сегодня прийти на главную площадь своего города, где всегда собирались мужчины, и громовым голосом рассказать… но вначале нужно было сделать…

Трудно сглотнув слюну, что комком встала в его горле, он сипло заговорил:

– Небось, нелегко так-то жить… помощь нужна какая?

– Да, помоги, – ответила Глафира, опускаясь на мягкую шелковистую траву своим нечистым телом и жестом руки приглашая грека занять место рядом с собой.

Он был настоящим мужчиной, который никогда не ждал второго приглашения. Поэтому грек получил от девушек всё, что хотел и даже больше. И с полученным грузом, счастливый, не менее быстро, чем Иосиф бросился на дорогу. Он бежал, не останавливаясь ни на секунду, напрягая все свои силы, до самого города. Расталкивая людей, с мылом на губах грек выскочил на площадь и громовым голосом завопил, чувствуя себя тем воином, который принёс в Афины известие о победе греков под Марафоном:

– Знайте! Я взял двух девственниц!

Несмотря на то, что на площади было много народа, мужчин, которые стояли, прохаживались или сидели на каменных лавках, все молчали, говорил только один Андромах. Он стоял на высокой трибуне впереди ожидавших своей очереди ораторов и рассказывал о предке Андромахе. Андромах был рабом Александра Македонского, сопровождал полководца, когда тот ходил мыться. А работа у него была простой, лёгкой и необычайно почётной. Раб Андромах ложился перед входом в баню, а полководец обтирал о его тело свои ноги перед тем, как вступить в парилку.

Андромах рассказывал о своём великом предке уже более двадцати лет, каждый день, даже в непогоду. Даже тогда, когда на площади никого уже не было. Оратор, конечно, пришёл в ярость оттого, что Перколис прервал его плавный рассказ своим криком, и зло сказал:

– Насильно взял?

– Нет. Сами предложили. Я этот день на всю жизнь запомню! – в счастливом исступлении крикнул Перколис и продолжил: – А дело было так…