Василий Стенькин - В осажденном городе

— Беда-то у нас какая, Степаныч! Акима убили, слышал? Похоронили.

— Слышал. Приехал узнать, как случилось это?

— Как случилось? Ванька-Резак прикончил, должно, сильно мешал ему, окаянному, — Кузьма Иванович сел удобнее, поправил старую заячью шапку. — На рассвете я вышел во двор, там ко мне, как тень, подкрался Орлов. «Сплюхин дома?» — спросил. «Нет, — отвечаю, — как ушел вечером, не возвращался». Ванька выругался и говорит: «Мы ему устроили засаду, а он, выходит, нас подкарауливает». Велел мне зайти в дом, сам Орлов и еще двое с ним тоже зашли, выходить запретили. Рано утром пришел сосед; стращая револьвером, Ванька-Резак загнал его на печь и приказал не подавать голосу. — Кузьма Иванович замолчал, поцарапал за ухом; Прошин терпеливо ждал продолжения рассказа.

— Ну говори, говори, дальше-то что было, — поторопил Василий Степанович: ему показалось, что старик задремал.

— Часов, наверное, около семи бандиты увидели Акима, который шел по улице. Как только он ступил через порог в переднюю, его тут же пристрелил бандит по имени Никифор, так промеж собой они называли его. Орлов не стрелял, отругал Никифора за то, что тот поторопился стрелять. Говорит, надо бы Сплюхина увести в лес и там допросить, где он делал засады против нас. И спрятанную винтовку, говорит, теперь не найдем. Никифор снял наган с убитого и положил к себе в карман.

— А потом что?

— Что потом. Орлов бросил на стол деньги, сорок рублей. Это, говорит, тебе старик, на хлеб. Потом, сказывают, бандиты зашли в сельсовет, взломали ломом денежный ящик, опустошили его и убрались восвояси. Жалко Акимушку…

Кузьма Иванович опять начал вздыхать и охать, жаловаться на хвори свои, и Василий Степанович распрощался со стариком, поняв, что ничего нового от него не услышит.

До райцентра Прошин добрался ночью, когда лишь в некоторых домах тускло мерцали красные огоньки.

Несмотря на поздний час, начальник райотдела ОГПУ Мокшин, заложив руки за спину, вышагивал по своему длинному и узкому кабинету. Убийство Акима Сплюхина и ограбление сельского Совета, как говорится, выбили его из колеи, лишили покоя.

Когда Прошин без стука вошел в кабинет, Иван Иванович встретил его шумно и радостно.

— Хорошо, что ты приехал! Ну, спасибо! Садись, рассказывай, какие новости!

— Нет, сперва ты расскажи о своих делах, а я послушаю, — сказал Прошин. — Орлов-то вовсе обнаглел.

— Так получается. Одни сочувствуют ему, другие боятся. В мае, вскоре после твоего отъезда, был такой случай, — рассказывал Мокшин. — Рано утром колхозник Суздалев зашел в овин и увидел спящего в соломе Орлова, позвал председателя колхоза. И что ты думаешь? Орлов спокойно встал, закрыл лицо воротником и пошел к лесу. На требование председателя остановиться бандит даже не обернулся, а когда один колхозник бросился вдогонку и хотел задержать его, Орлов предупредил: если тот приблизится на три шага, он будет стрелять. Так и ушел. Пять-шесть мужиков не смогли задержать одного бандита.

— А вы что ушами хлопаете? — строго спросил Прошин. — Почему безнаказанно орудует Орлов? Как видно из вашего сообщения, ему удалось сколотить банду. Ведь был разработан план, в нем все расписано.

— Знаете, товарищ Прошин, советовать легко, помогать трудно, а самому делать — во сто крат труднее, — проговорил Мокшин со скрытой обидой.

— Знаю, — сухо ответил Прошин. — Давайте план, посмотрим, что сделано.

Мокшин пункт за пунктом зачитывал намеченные весною мероприятия, докладывал о том, что сделано, ссылался на объективные причины, мешавшие в работе.

— Причины меня не интересуют, рассказывайте о делах, — оборвал Прошин.

— В таком случае я могу вообще не докладывать, — взорвался Мокшин, отодвигая темно-зеленую папку. — Мне нужна помощь, а читать нотации я сам умею.

Он достал из ящика стола пачку папирос и закурил, не предложив Прошину.

— Ну ладно, не сердись, дай папиросу, — примирительно проговорил Прошин, хотя вообще он не курил, просто иногда «пускал дым».

Мокшин улыбнулся и протянул пачку. Помолчала минуты две.

— Не пытались внедрить в банду своего человека? — спросил Прошин, стряхивая пепел в серую из уральского камня пепельницу.

— Есть у меня один человек, Петр Котлов, состоял в партии, исключен в связи с судимостью.

— За что судим?

— Приводной ремень от молотилки стащил и разрезал на подметки, осудили к шести месяцам принудиловки. Больше месяца бродит по лесу, говорит, никаких следов.