Альфред Ассолан - Приключения капитана Коркорана

Вот все, что сказал мне молодой человек, и глядя на него, мною овладело крайнее уныние, я чувствовал себя совершенно разбитым. Вслед за тем, страшно взволнованный, я крайне тщательно вынул из груди молодого отшельника злосчастную стрелу, надеясь этим сохранить ему жизнь. Но увы! Как только я вынул стрелу из раны, тотчас сын отшельника, истомленный болью и тяжело дыша, после нескольких конвульсивных рыданий закрыл глаза и умер.

Тогда я, взяв его кувшин, направился к келье отца злополучного юноши.

Там я увидел его родителей: двух несчастных слепых, никого не имевших для оказания им услуг и помощи и подобных птицам с отрезанными крыльями. Они сидели с нетерпением, поджидая сына; старик и старушка говорили о сыне.

Заслышав шум моих шагов, отшельник обратился ко мне, сказав:

„Почему ты так запоздал, сын мой. Твоя мать и я были сильно огорчены твоим долгим отсутствием. Если я или если твоя мать сделали что-либо такое, что тебе не понравилось, то прости нас и не оставайся отныне так долго там, куда ты пойдешь! Ты наши ноги, лишенные возможности двигаться; ты глаза наши, лишенные возможности что-либо видеть; но почему же ты молчишь и ничего мне не отвечаешь?“

Услышав это, медленно приблизившись к старцу, сложив руки и подавляя рыдания, весь содрогаясь и дрожащим от ужаса голосом, я ему ответил:

„Я Кшатрий и зовут меня Дахарата, я не сын твой и пришел к тебе потому, что совершил ужасное преступление“.

Вслед за тем я рассказал ему все обстоятельства убийства молодого отшельника.

Услышав сказанное мною, отшельник несколько секунд сидел молча, точно окаменелый, наконец, придя в себя, он сказал:

„Если бы, совершив дурное дело, ты не сознался мне в этом самопроизвольно, тогда не только ты, но даже твой народ мог понести за это наказание и я уничтожил бы его огнем моих проклятий!

Это преступление вскоре бы низвергло Браму с престола, на котором он, впрочем, твердо сидит. Что касается твоей семьи, то рай закрыл бы свои двери для семи из твоих потомков и семи из твоих предков.

Но ты, не сознавая, что делаешь, нанес ему удар и потому остался жив. Пойдем, жестокий человек, поведи меня к тому месту, где стрела твоя убила это дитя и тем разбила посох слепца, дававший ему возможность существовать“.

Тогда я отвел обоих слепцов к тому месту, где находится их сын, и дал осязать отшельнику и его жене тело убитого мною.

Не бывшие в состоянии вынести бремя удручающего горя, едва они прикоснулись к убитому, как оба жалобно вскрикнули и упали на труп сына. Мать, целуя бледное лицо сына, начала жалобно стонать, как нежная корова, у которой отняли теленка.

„Яджнадета, — говорила мать, — разве я тебе не дороже жизни? Почему же ты не заговорил со мною, прежде чем отправить благословенное дитя мое в такое далекое путешествие? Поцелуй твою мать и тогда уже отправишься; разве ты сердит на меня, друг мой, что не желаешь заговорить со мною“.

Огорченный отец, исстрадавшийся печалью, обратился к своему мертвому сыну, точно к живому, со следующими словами:

„Сын мой, разве ты не узнаешь пришедшего сюда, вместе с твоею матерью, отца? Поднимись! Иди, возьми наши шеи и обними их, соединяя вместе. Кто же теперь будет нам приносить из лесу коренья и дикорастущие плоды? Я, эта бедная слепая согбенная под бременем лет, мать твоя, как могу я кормить ее, сын мой, будучи слепым, таким же, как она?“

Не покидай же пока этих мест: завтра, сын мой, отправишься вместе со мною и матерью».

Здесь прекрасная Сита прервала чтение. Голькар слушал ее с задумчивым видом, и даже Коркоран был растроган и смотрел с восхищением на кроткое и прелестное лицо молодой девушки.

Однако наступала полночь, и Голькар хотел уже попрощаться со своим гостем, но в этот момент во двор вошел Али и, ни слова не говоря, подошел к своему господину, подняв руки вверх наподобие кубка.

— Кто там? Что тебе нужно? — спросил Голькар.

— Могу я говорить? — отвечал раб, взглядом указывая на Коркорана, который намеревался из скромности отойти в сторону, но был удержан Голькаром, сказавшим:

— Останьтесь! Вы не можете быть лишним. Говори же скорее!

— Государь, — отвечал Али, — гонец прибыл от Тантиа Топее.

— От Тантиа Топее? — воскликнул Голькар и в глазах его блеснула радость. — Зови его сюда!

Гонец вошел во двор. Это был факир, полуголый, с кожей темно-бронзового цвета, бесстрастное лицо которого было, по-видимому, совершенно чуждо как к радости, так и к горю.