Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Многие из этих грез были вполне невинны и несколько бестолковы, как это иногда бывает, но даже и тогда они терзали его наяву, ибо в каждой черточке, в каждом напоминании о них он узнавал свою прежнюю индивидуальность.

По прошествии нескольких дней ум его, некогда столь строгий и логический, начал утрачивать свою строгость и логику и выступать ходатаем его сердца, громко крича о несправедливости воздвигнутого против него гонения.

За что подобное гонение? Теперь он больше не упрекал себя за прошлое: все потонуло в сознании несправедливости. Каждый истекший день дальше отодвигал это прошлое и усиливал чувство оторванности от того человека и его деяний; а между тем каждую ночь чья-то рука, подобно руке неумолимого шахматного игрока, снова расставляла все по местам.

И вот внезапно наступила резкая реакция. Им овладело желание снова сделаться самим собой. Ибо он понял — единственно только таким путем он может обрести покой души.

Тенар застал пациента в постели. Сознание его было ясно, но в зрачках замечалось несоответствие, и левая рука онемела. Врач вполне приготовился застать перемену в лице и обращении Берселиуса, ибо Максина вкратце рассказала о несчастном случае и утрате памяти; усевшись у изголовья больного, он только что хотел задать ему несколько вопросов, когда тот предупредил его.

Берселиус кое-что смыслил в медицине. Он догадывался, в чем дело, и дал краткий отчет в происшествии и его последствиях.

— Это также является следствием повреждения, неправда ли? — добавил он, указывая на левую руку.

— Боюсь, что да, — сказал Тенар. Он знал своего пациента и понимал, что с ним надо говорить начистоту.

— Давление?

— Можно так предполагать.

— О, не бойтесь говорить откровенно. Я не боюсь худшего. Может ли операция устранить давление?

— Если, как полагаю, внутренняя пластинка черепа нажимает на мозг, операция это сделает.

— А теперь, — продолжал Берселиус, — я хочу, чтобы вы внимательно меня выслушали. С того самого происшествия или по крайней мере с тех пор как возродилась моя память, я чувствую, что стал другим человеком. Единственно лишь во сне я снова становлюсь самим собой, — вы понимаете меня? У меня совершенно другие взгляды и намерения; отношение мое к вещам иное, чем было; прошлое мое — до ранения — отрезано, как ножом, от настоящего, я хочу сказать, когда я бодрствую; когда же я сплю, то снова становлюсь прежним человеком. Не странно ли это?

— Нет, — сказал Тенар, — каждый человек состоит из двух людей. Нам известно множество случаев, когда, вследствие повреждения мозга или другой причины, индивидуальность человека меняется; одна из сторон его натуры исчезает. Тем не менее в вашем случае имеется одна странная особенность, именно то, что подавленная личность так ярко пробуждается во время сна; но раз дело идет о вас, оно, пожалуй, и не так странно.

— Почему так?

— Потому, и прошу извинить меня, если говорю о вас прямо, но ваша индивидуальность, каковой я знал ее до вашего ранения, настолько была глубока, сильна и ярка, что, даже находясь под спудом, она должна высказаться; и высказывается она в сновидениях.

— Да?.. Пожалуй, вы правы. А теперь скажите, если вы произведете операцию и устраните давление, могу ли я снова сделаться самим собой?

— Можете.

— Даже после такого долгого промежутка?

— Рассудок зависит от времени, — сказал Тенар. — Во время битвы на Ниле одного морского капитана из породы англичан с железной башкой хватило по его железной башке осколком железа. Он потерял память. Восемь месяцев спустя ему сделали трепанацию; он проснулся после операции с заключительными словами того приказа, который отдавал матросам в момент ранения…

— Я стал бы прежним человеком? Меня перестал бы мучить тот, кто теперь я?

— Возможно, не говорю — наверное, но возможно.

— Когда так, — решил Берселиус, — оперируйте меня тотчас же.

— Мне хотелось бы подождать еще двенадцать часов, — заметил Тенар, вставая и принимаясь рассматривать зазубрину на черепе пациента.

— Почему?

— Да чтобы посмотреть, не улучшатся ли ваши дела и не отпадет ли необходимость операции.

— Оперируйте.

— Вам известно, что каждая операция, как бы ни была она легка, заключает в себе элемент опасности для жизни?

— Жизнь! Что мне до того? Я настаиваю на операции. Не пройдет ни единой ночи…

— Как вам угодно, — сказал Тенар.

— А теперь, — заключил Берселиус, — приступайте к приготовлениям, а мне пришлите моего секретаря.