Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

«Славный человек», — подумал Адамс, направляясь дальше. Он застал Ферминара дома, в квартире, благоухающей чесноком и югом. Ферминар, высокий чернобородый малый, со сверкающим взглядом, уроженец Ронской долины, ринувшийся в политику, как мина в морскую пучину, радушно приветствовал Адамса по прочтению карточки Пюжена, предложил ему папирос и затворил в честь гостя окно.

Он взвинтил себя до пылкого негодования, слушая рассказ Адамса. Говоря откровенно, он все это знал давно, но был чересчур вежлив, чтобы умалять значение его данных; кроме того, это давало ему возможность декламировать.

Адамс слушал в восторге, что ему удалось пробудить такой трубный глас; Ферминар громил виновных с таким же жаром, как если бы обращался к палате и как бы знал Африку с самого детства. Провансальское воображение рисовало тропическую страну и несчастных ее чернокожих обитателей в самых кричащих красках и провансальское красноречие лилось потоком, живописуя их горести и невзгоды. Судя по его пылу, можно было бы подумать, что не Адамс возвратился из Конго, а он сам.

Но, по мере того как собеседник слушал, упиваясь его речами, он с тревогой начал замечать, что тема последних меняется. Сейчас только он весь кипел негодованием, говоря об Африке, но вот прошла минута, и он словно позабыл уже о ней. Подобно тому, как ребенок роняет из рук игрушечный зверинец, и слоны и зебры рассыпаются по полу, в то время как он тянется за новой игрушкой, так же и Ферминар выронил Африку, ухватился за социализм и замахал им, как трещоткой; и социализм, в свою очередь, отправился по следам Африки, когда ему, наконец, подвернулась любимая его игрушка — собственная особа. Постепенное угасание его красноречия соответственно сюжету представлялось умственной пародией на тех свинок, которых уличные разносчики надувают и выстраивают в ряд на доске, и которые сперва кричат во весь голос, а потом, по мере того как свинка съеживается, утихают и замирают в слабом жужжании.

В действительности Ферминар был не что иное, как большое дитя с добрым сердцем, провансальским воображением, ораторским талантом pi способностью схватывать малое и придавать ему видимость великого, и все это с достаточно смутным представлением об относительном значении мухи и слона. Шумиха первого разряда, но не способная ни на какое серьезное дело. Лозунгом его было: «Шуми!» — и он жил согласно своему лозунгу.

Только тогда, когда пытаешься завербовать людей для великого и святого дела, получаешь точное понятие о слабости и недостатке святости человека вообще, включая себя самого. Адамс убедился в этом в течение двух недель, последовавших за его знакомством с Пюженом. Все мыслящие головы центра цивилизации так были заняты мыслями о собственной своей фабрикации, что было невозможно приковать их внимание больше чем на минуту; начиная с драматурга Востока и кончая анархистом Бастишем, каждое отдельное лицо усердно возилось с личным своим коньком, и даже череп Папити был бессилен отвлечь его.

Отчаявшись в скором успехе во Франции, Адамс решил временно отложить о том попечение, пока не побывает в Англии, куда намеревался поехать, как только позволит здоровье Берселиуса.

Однажды, недели через две после того как он был у Пюжона, Адамс, возвращаясь домой, встретил Максину в передней. По ее лицу он тотчас же увидел, что что-то случилось.

У Берселиуса внезапно начались острые боли в правой стороне головы и почти немедленно вслед за тем появились подергивания и онемения в левой руке. Пригласили Тенара, который определил давление на мозг или по крайней мере раздражение от вогнутой при ушибе кости.

Он высказался за операцию и поехал распорядиться относительно сиделок и ассистентов.

— Он хочет сделать операцию сегодня же вечером, — сказала Максина.

— А мадам Берселиус?

— Я послала ей телеграмму.

В продолжение последних двух недель Берселиус чувствовал себя с каждым днем все хуже и хуже, но скрывал это от всех.

Сульфональ, триональ, морфий — ничто не могло разогнать его сновидений. Как бы крепко он ни уснул, чья-то таинственная рука приподнимала уголок черного полога и показывала ему видение или отрывок такового.

Пока он спал, в этих видениях не было ничего устрашающего; в них он просто-напросто был старым храбрым Берселиусом, которого ничем не напугать; но по пробуждению в них оказывалось много такого, что могло устрашить его.