Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Старик подбежал к Ли, как-то бестактно обхватил его за плечи и радостно что-то залопотал, глядя ему в лицо. Потом засмеялся (Ли ответил ему кивками и смехом) и уже после трижды глубоко ему поклонился.

— Юноша! — обратился торговец ко мне, говоря уже на китайском. — Знаете, что это за человек? Да! Не знаете, не знаете. Да! Двадцать — больше! — лет назад, он спас деревню Луаньху от свирепых барсов. Да! Здесь их было четыре: чёрный, жёлтый, белый, а всего страшнее вожак, красный. Да! Жизни от них не было, сущие демоны: у меня сына убили, свояка убили, племянника растерзали. Да! Этот человек шёл мимо с товарищем — как благородный зверь-мэнъюн и пятицветный лев, — они и зарубили барсов! Счастливый день!

Он опять повернулся к Ли и заговорил на своём, пересыпая речь китайскими словами. Странствующий администратор кивал и смеялся. Потом старика позвали покупатели, и он побежал к ним, на прощание отвесив господину Ли ещё один поклон.

— Замечательная история, — сказал я. — Вы о ней не рассказывали, а здесь, смотрите, вас помнят спустя двадцать лет!

— Какое там, — махнул рукой Ли. — Разве вы не поняли: старик принял меня за кого-то другого, ну, а я не стал его разубеждать. Воспоминания у него приятные и для меня необременительные. Пусть радуется, думая, что встретил здесь случайно своего героя-избавителя, и какая разница, что он встретил всего лишь меня. Вы разобрали хоть что-то из того, что он тараторил?

— Нет.

— Я тоже, — усмехнулся Ли. — Нужно быть начеку. Чего доброго, пригласят в гости, а тащиться в Луаньху, где бы она ни находилась, нет никакого желания.

Отъезжая от Сыту я подумал, что так и не спросил о деле, которое привело туда администратора Ли. В голову лезла всякая всячина. Я готов был поверить и в то, что он просто сопровождал меня, так сказать, на всякий случай (недаром у него были при себе ядовитые стрелы, которые он явно намеревался передать мне); и в то, что он вынюхивает что-то о «тайных учёных» (когда-то отец оставил половину верительной бирки в чайной господина Лю, а какие ещё дела и знакомые были у него в Сыту и в этой части Ци? и не пустился ли странствующий администратор вдогонку за У Чжайбо?); и в то, что он изучает местность, прощупывая почву для исполнения стратагемы, о которой мы договорились с префектом. Я и сам поймал себя на мысли, что словно прицениваюсь к проезжаемым местам, прикидывая, насколько удобным будет этот маршрут для торговцев — и для разбойников.

Впрочем, главными разбойниками Циской дуги, как уже говорилось, были и остаются барсы. В некоторых частях Чжао и в южных областях вот так же хозяйничают тигры. Ни гуйшэнь, ни дорожный грабитель не могут тягаться с ними по злобе и опасности. Возможно, деревенский люд и сумел бы сообща извести эту напасть, но на стороне хищников — закон, запрещающий истреблять дикое зверьё. Со времён первых императоров каждый вид животных, нашедший приют в горной стране, объявлен государственным сокровищем. Убить зверя просто так нельзя, и горе человеку, от руки которого погибнет последний зверь той или иной породы! Народная пьеса «Пещера в четырёх ли» рассказывает историю хутора, хозяин которого, как давешний торговец из Сыту, теряет сына в столкновении с серебристыми львами (такие водились на юге Ба). На следующий день от лапы льва гибнет его престарелый отец, а следом — мать. Местный судья не решается вынести хищникам приговор — они последние в горной стране. Отчаявшись, хуторяне берут факелы и колья и идут на львиное логово. Жестокая схватка уносит ещё несколько жизней, но все львы уничтожены. Через неделю судья безо всякого снисхождения приговаривает выживших хуторян к каторге. В цепях и колодках им предстоит идти через всю страну, в наш северо-восточный край, — и, как повествует эпилог, погибнуть по дороге.

Приговоры гуйшэням звучат на Дуншане в том числе и поэтому. Впрочем, делается это, скорее, для успокоения удальцов, ведь этих чудовищ закон не защищает. Как я говорил в самом начале, их относят к нечистой силе.

В городах и деревнях Циской дуги вовсю торгуют амулетами в виде благородных зверей-охранителей (таких, как упомянутый мэнъюн или величественный цюэр), приказными бирками звериных вельмож и полководцев и обманными именами. Согласно старинному корейскому поверью, стоит леопарду или тигру съесть сердце человека, и дух убитого становится рабом убийцы и служит ему сверхъестественным образом: заманивает новые жертвы, ломает капканы и ловушки, сообщает хозяину имена прежних друзей и знакомых — и кровожадный людоед с особым остервенением начинает их преследовать. Табличка или нашивка с чужим именем, по мнению суеверных местных жителей, — прекрасный способ отвести беду. Даже в городах, которые страдают от зверей куда реже, редко кто ходит без оберегов: люди боятся не столько умереть от когтей и клыков, сколько попасть в посмертное рабство.