Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Длинная процессия, пристойная для губернаторских похорон, трёхголовой белой змеёй проползла весь город от восточных ворот и замерла перед управой. Трёхголовой — потому что впереди понуро шли трое: старейшины обоих родов и деревенский староста Тын Ынхо. И в каком виде! Каждый из них был связан, как преступник, и волочил на шее тяжёлую деревянную колодку — впрочем, без указания вины. В таком виде они перешагнули порог приёмной господина Чхве и разом рухнули на колени, содрогаясь от рыданий. Как свидетелю этой картины мне стало неловко. Правитель тут же повелел поднять их и освободить, но вошедшие упорно не желали вставать, смотрели в пол и выли, требуя самого сурового наказания для себя и пощады для своих детей.

— Да что вы такое натворили? — встревоженно спросил префект.

Со своей ролью он справлялся в разы лучше шатосцев. Если в их искренность как-то не верилось, то он, хоть и знал всё от начала до конца, даже мне сейчас казался совершенно сбитым с толку.

Староста, не поднимая головы, начал историю издалека, с рассказа о том, каким замечательным пареньком был Пэк Ханыль, как эмоционально откликался на чужие беды и оттого порою походил на бунтаря, хотя сам свято чтил священные устои и был вернейшим сыном и подданным. О том, что страшная его насильственная смерть стала горем для всей деревни, и о том, что по навету злых людей Пэки и Тыны стали думать, что к ней причастен господин Чхве.

Префект, дотоле утиравший слёзы рукавом, на этом месте изменился в лице и с негодованием вскочил.

— Что?! — кричал он по-корейски. — Как смели вы даже подумать такое обо мне, вашем земляке и соплеменнике! Горе вам, неблагодарные свиные души! И такое-то мнение о себе я заслужил! Да, Ханыль был вспыльчив и резковат, но ведь я любил его, как сына, и, видя его искренность, даже приглашал посоветоваться о ваших невзгодах, потому что чувствовал: он со мною честнее, чем вы, барсучьи дети! Ханыль, Ханыль!..

Он рухнул обратно в кресло и залился слезами. Шатосцы всхлипывали нестройным хором. Наконец староста продолжил повествование — об общем семинедельном трауре и последней беседе с покойным, к которой готовились всей деревней. Далее он рассказал о самом обряде (в общем повторив то, что я уже слышал от Минхёка) и добавил, что при том тщании, с которым шла подготовка, Ханыль просто не мог не ответить. Господин Чхве сразу преобразился: от гнева и обиды не осталось и следа, в глазах читался живой интерес.

— Наш мальчик был не только хорошим рудокопом, он был талантливым художником. Явившись к нам этой ночью, его дух нарисовал убийцу!

Староста быстрым движением выпростал руку из, казалось, тугих пут и достал из-за пазухи свёрток с работой Линь Цзандэ. Разворачивая бумагу перед префектом, я в очередной раз подивился таланту Отражённого Феникса: художественный стиль и почерк Ханыля были соблюдены в точности.

С дозволения правителя я спросил шатосцев, известен ли им изображённый на портрете. Староста, переглянувшись с главами родов, ответил утвердительно. Этот человек объявился в деревне с месяц назад, якшался со странствующими даосами и сеял дурные слухи о господине Чхве. Естественно, этим утром его бросились искать, но куда там! Взятые под стражу даосы тоже ничего не могли о нём сказать, разве только что родом он был из Ци, занимался гаданием и величал себя помпезным титулом-прозвищем — «Генерал-Единорог, Державный Распорядитель Небесной Казны».

— Давно вы видели его в последний раз?

Словно не поняв моего вопроса, Тын Ынхо стал слёзно умолять найти и покарать подлеца.

Я повторил вопрос по-корейски. Староста некоторое время утирал глаза, потом сказал:

— Позавчера, на площади.

Старейшина Пэков буркнул себе под нос какое-то ругательство, но находившийся рядом старейшина Тынов хорошо его услышал.

— Ынхо, ты совсем помешался или намеренно позоришь наш род? — недовольно произнёс он, обращаясь к старосте. — Этого человека мы видели минувшей ночью!

— При каких обстоятельствах? — продолжил я.

Опять начались рыдания. Последовала драматичная сцена признания в незаконной добыче и ещё более незаконной продаже «черепашьего камня». Господин Чхве сыграл потрясение и негодование, шатосцы — слёзное покаяние. Причём извинений погибшему Ханылю было отмеряно даже больше, чем префекту. Я не ошибся: месть призрака и проклятие покойных предков пугали их сильнее, чем перспектива сурового наказания со стороны государства. Из сказанного я уяснил, что Хань Болин во всей этой истории не фигурировал как покупатель. Нет, явившись в разогретую волнениями деревню, он втёрся в доверие к старосте и весьма эффектно «побеседовал с духами дорог и мостов», которые якобы и посоветовали тайно добывать «черепаший камень», на который в скорое время найдётся спрос. Гадание проводили трижды, и всякий раз Хань Болин повторял один и тот же ответ. На ночной же встрече он присутствовал как своеобразный посредник и указал на «приведённого духами» человека, только что вошедшего в деревню. Разглядеть незнакомца при скудном освещении не удалось, к тому же он и его слуги закрывали нижнюю часть лица повязками (распространённая практика, особенно среди людей с плоскогорья, путешествующих по области Янь). В квитанции стояла печать с фамилией Цзоу, но ни единая чёрточка не внушала доверия.