Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— А на чём зиждется ваша уверенность? — полюбопытствовал я. Мне казалось, что вот так, в спокойном и непринуждённом разговоре можно доказать ему несостоятельность или по крайней мере недостаточную обоснованность его версии.

Принесли вино и закуски. Мне, впрочем, полагался только бульон, благо есть его я мог уже сам. Дождавшись, когда слуги покинут комнату, Цао осторожно попытался перевести разговор на другую тему, но я настоял на своём вопросе.

— Что ж, будь по-вашему, — сказал он. — Прежде всего, рассмотрим яд, которым был убит Ханыль. Это не обычный растительный яд, изготовить его может лишь опытный химик и из весьма специфических составляющих, среди которых так называемая «белая ночь» — трава, которая растёт весьма обильно в низинах, постоянно залитых туманом. Мест, где можно сорвать её выше тумана, известно всего два: это юг Чуской поймы и восточный отрог Дуншаня.

Я сделал выразительный жест рукой. Судья улыбнулся:

— Можно, конечно, предположить, что «белую ночь» собрали там, где идёт война, и везли сюда через всю страну, но резоннее предположить, что родом она из нашей провинции. Что же до химика, то несколько лет назад я сам по приглашению посещал Дуншань и помню великолепную лабораторию в гостевой слободе. Формула яда хранится в строгом секрете, передаваясь из поколения в поколение в двух семействах, Ин и Хо, так что при желании можно даже назвать имя человека, который его изготовил.

— Вы, однако, сумели его как-то определить.

Судья Цао невозмутимо ответил, что ныне покойный судебный врач Хо Миньчу ещё при прошлом губернаторе оставил ямыню достойную коллекцию реактивов. Возникал другой вопрос. Если этот яд, будучи правильно выявлен, столь однозначно изобличал отравителя, зачем было его применять? Избавиться от человека можно массой различных способов, которые будут проще и дешевле. Но от этой мысли мой собеседник лишь отмахнулся, сказав, что залезть в чужую голову не может.

— Есть несколько догадок, но не более того. Во-первых, этот яд действует с отсрочкой, но наверняка, то есть, с одной стороны, даёт исполнителю превосходный шанс безопасно скрыться, а с другой — не оставляет шансов жертве. Во-вторых, можно предположить, что убийство совершалось с расчётом на то, что мы вот так поймём, кто виноват, и тогда это бесцеремонная декларация: «Смотрите! Я могу делать, что захочу, и убирать неугодных мне людей у вас под носом!» Сюда же можно добавить и орудие преступления, устройство которого вы видели.

Я жалел было, что на этом месте не возразил ему, не сказал, что нет, мы не видели самого устройства, лишь посмотрели кем-то сделанные чертежи, в точности которых не можем быть уверены; но этот довод, по зрелом размышлении, едва ли как-то отразился бы на ходе беседы.

— Таким образом, можно сделать два вывода, — продолжал Цао. — Возможность, совершить такое преступление была далеко не у каждого. А у вашего префекта были и возможность, и, что важнее всего, мотив.

Далее он в хорошо поставленной манере прочитал мне сентенцию о том, что Пэк Ханыль выступал за улучшение жизни шатоских рудокопов, перешёл дорогу местным властям и был уничтожен из опасений дальнейших беспорядков.

— Вздор, — раздражённо сказал я. — Вам ведь и самому ясно, что здравомыслящий человек не станет решать проблему таким образом.

— Вы рассуждаете как благородный чиновник-китаец, и ваши слова делают вам честь, — ответил Цао. — Но ни для кого не секрет, что префект Цуй Гуанцзу на самом деле кореец, а корейцы — народ импульсивный и мстительный.

— Моя мать была кореянкой, — резко произнёс я. Это была неправда. Во мне не было ни капли корейской крови, но самоуверенный тон Цао вызвал у меня раздражение, и мне захотелось как-то его осадить.

Мне это удалось. После моей ремарки повисла неловкая пауза.

— Я лишь хотел сказать, что корейцы не забывают ни хорошее, ни плохое, и понятия о чести и обиде лежат у них несколько в иной плоскости, — снова заговорил он, постепенно возвращая голосу прежнюю уверенность. — Но всё это было бы пустыми словами без доказательств. А они имеются, — на свет появилась стопка листов небольшого формата. — Вот письма с угрозами, которые ваш префект лично писал убитому!

Подобный внезапный козырь, вынутый в буквальном смысле из рукава, меня поразил. Разумеется, мне захотелось ознакомиться с содержанием писем, и, когда судья предоставил мне такую возможность, я сразу же обратил внимание на почерк — он не принадлежал ни господину Чхве, ни кому-либо из его секретарей.