Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Нет, я в тот же день отдал их Чжану, а с тех пор его не видел. Говорю же: кроме этой вот сумки, у нас ничего нет.

— Сумка-то непростая — ухмыльнулся Цзэн; и Хуан понял его ухмылку раньше меня. — Ну, что ж, располагайтесь тут. На улицу пока не выходите, опасно это. А я вам принесу из еды кое-что.

Он собирался уйти, но Хуан Чжэлу окликнул его у двери:

— Послушай, купи у меня одну вещицу.

— Из сумки-то? — кивнул Цзэн.

— Нет. Отцовский меч. Хороший, старочуский. С каменьями. Не опасайся, не из Баопина.

Заинтересованный Цзэн Фу вернулся к нам и встал поближе к светильнику, чтобы рассмотреть драгоценное оружие. Хуан вынул клинок из ножен — и неожиданно резким движением перерубил его длинную шею. Кажется, сам ростовщик перед смертью не понял, что произошло. Его тело несколько секунд стояло без головы, и кровь фонтаном била в потолок. Потом оно с шумом рухнуло на пол.

До этого люди умирали у меня на глазах и пострашнее, и я никогда не испытывал при этом приступов тошноты, но тут вдруг стало невыносимо дурно. Разбойник снова взял со стола сумку, потом обернулся ко мне и с поклоном произнёс:

— Возможно, я напугал вас, уважаемый брат. Этот человек хотел нас предать и привести сюда стражу. Я, неразумный, слишком поздно это понял и иного выхода уже не имел.

Он смочил в крови Цзэна палец и что-то написал на стене. Но читать у меня уже не было сил. Мы вышли на улицу. Солнце шло на закат.

— Если мы сейчас поспешим, то успеем к Ляну, — сказал Хуан. — Не возражаете?

Я кивнул. Мне показалось, что если сейчас я скажу что-то другое, следующей покатится уже моя голова.

Сколько раз я видел у разных авторов пассажи о том, как ремесло человека начинает проявляться в самой его внешности. Безымянный сочинитель романа о братьях-тиграх, описывая свинаря Гунсуня, делает его внешне похожим на его хрюкающих подопечных, а вот — стихотворный портрет Си Цинли, который, согласно распространённой версии, до восстания был кузнецом:

В Ляне Змееяде и его домочадцах было что-то змеиное. Бесстрастные лица, немигающие глаза с жёлтым отливом и жутковатая резкость, с которой сонная апатия сменялась быстрыми, порывистыми движениями, — подметив что-то одно, я сразу стал подхватывать и остальное. Хуторяне разве что не шипели и не ползали на брюхе. Кажется, кто-то из них даже воздух поминутно пробовал на язык.

Мы явились к уже закрытым воротам. Открыл нам сам хозяин в сопровождении жилистого батрака с нездоровым, отёчным лицом. Оба — в ветхой рабочей одежде и фартуках, запачканных кровью. Я тут же приметил во дворе деревянную раму, на которой сушились змеиные тушки и кожа. Едва услышав о цели нашего визита, Лян прохладно сообщил, что без лишних расспросов пустит нас переночевать и наутро проведёт в Чжао, но времена опасные, так что придётся раскошелиться. Требуемой суммы у нас не было, и я предложил коней — с ними в любом случае пришлось бы расстаться. Лян скосил глаза на батрака, и тот быстро осмотрел наших скакунов. Хозяин не обменялся с ним ни словом, словно сам видел всё его глазами.

— Клейма подозрительные, — сказал он наконец. — Ну да ладно. Саньэр, сейчас же забей их да освежуй.

Не могу сказать, что за эти дни проникся к своему вороному каким-то особым чувством, но от того, с какой лёгкостью Змееяд отдавал благородное животное под нож, меня передёрнуло.

Нас накормили скудным крестьянским ужином и положили на ночь вместе с батраками. Понятно, что с клиентами вроде нас Лян не церемонился.

— Не доверяю я ему, — пробурчал, засыпая, Хуан Чжэлу. — Попробуй эта гадюка с утра нас обмануть — живо вырву ей жало да подвешу рядом с другими!

Очень скоро он захрапел. Тут я заметил, что батраки Ляна спят совершенно бесшумно, будто мы и впрямь оказались в змеином гнезде. Проворочавшись час, я поднялся и, стараясь ступать как можно тише, вышел во двор, в прохладную и ясную ночь.

Северные созвездия были видны на небе особенно хорошо. Теперь, когда я обращал на них внимание, в мыслях всякий раз возникала Кан Хеён. То нежная и задумчивая, то жаркая и страстная, но чаще — какая-то холодная, безжалостная, в её образе сквозила опасность. Были все причины считать её коварной и неискренней, но при этом меня к ней неумолимо тянуло, и хотелось верить, что, удаляясь от Аньи, я в действительности иду ей навстречу. Сейчас удивительно и горько понимать, что так оно и было. Так — и при этом совсем иначе, чем думалось в те дни.