Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

Сердечно поклонившись и послав воздушный поцелуй довольным музыкантам, принцесса позволила мне отвести ее обратно за стол. Странно, Брунгильды, которая только что сидела с другой стороны, на месте не оказалось. А мое намерение усесться было мгновенно пресечено.

— Стоп! Ты мне задолжал танец, и не вздумай отнекиваться! — воскликнула Алиса, поймав меня за рукав. — Пошли!

— Дай же хоть дух перевести!.. — взмолился я, но она была непреклонна.

Музыканты тоже не собирались филонить, и практически сразу же выдали вступительные такты не менее быстрой мелодии. Несколько пар поселян с веселыми возгласами поднялись и выстроились в рядок. Среди них мелькнул и наш невезучий танкист, он все же пригласил станцевать девушку с выселок — упорный, однако.

— Это полька, я умею! — заявила подруга и угрожающе добавила: — …А что умеешь ты, мне совершенно неинтересно: пошел и станцевал!..

— Ну, я же и не отказываюсь… — пробурчал я, поскольку сопротивляться, конечно, было совершенно бессмысленно. — Полька, так полька. Мы, кстати, с тобой что-то в этом духе уже танцевали.

— Что ты врешь?! Когда?.. — возмутилась Алиса. — Не помню такого! И давай-ка, шевели ногами!..

После бурного чардаша полька показалась несложной, тем более, что эти движения и в самом деле всплывали откуда-то… точно давным-давно отложились в памяти тела. Откуда же?

— М-м-м… Наверное, на день рождения твоей подружки, когда нам было лет по семь. "Птичка польку танцевала на лужайке в ранний час. Нос налево, хвост направо…"

— …Слюнявое детство не считается!.. — перебила она, почему-то покраснев. Наверное, вспомнила, что в тот раз внезапно расчувствовалась и чмокнула меня, угодив прямо в губы. Как ни крути — а первый поцелуй.

— Как пожелаешь, — покладисто согласился я. — Но тогда я вел себя хорошо. И сейчас тоже: посмотри, насколько я куртуазен!

— Даже слишком! И откуда что взялось?.. Оказывается, если правильно прижать, ты тоже умеешь быть милым, — хмыкнула Алиса, и задумчиво добавила себе под нос: — Черт, столько времени растратила попусту, когда надо было действовать…

Разъяснения загадочной фразы не последовало, но допрашивать Алису у меня желания не возникло — наверное, накопившаяся усталость брала свое. Легкое головокружение (наверняка спровоцированное танцами в дополнение к недосыпу) и приятная истома, вызванная осознанием того факта, что в ближайшее время не придется снова куда-то бежать и стрелять, настраивали на уступчивый и лиричный лад. Если девицы еще не растеряли свои запасы энергии, лучше позволить им вытворять все, что только в голову взбредет. Когда-то ведь и они наверняка устанут, смилостивятся, отпустят меня и дадут, наконец, поесть, а потом и поспать. А пока… ну, если принцессе и Алисе хочется танцевать — пожалуйста. Чего хочет женщина, того хочет бог.

Полька завершилась, и мы с Алисой вернулись обратно. Она выглядела довольной — ну и славно. Музыканты использовали этот момент, чтобы перевести дух и промочить горло. Но не все — исхудавший в плену скрипач явно не желал так быстро выпускать из рук свою скрипку. Отбросив спутанные черные волосы, он для разнообразия заиграл печальную мелодию. Пара женских голосов почти сразу же подхватила ее, выводя протяжные рулады — судя по всему, это оказалась крестьянская песня-думка на каком-то полузабытом наречии Балкан, откуда давным-давно пришли предки жителей этой деревни, в быту уже преимущественно пользовавшиеся общим гардариканским языком. Слова были совершенно непонятны, и я досадливо цокнул языком.

— Что это за язык? Совсем не узнаю, — удивилась Алиса.

— Не греческий, конечно. Может быть, македонский или румелийский? Интересно, о чем они поют?..

Я не успел договорить, как почувствовал справа движение. Удивленно повернув голову, я увидел Софию Ротарь — она успела немного привести в порядок многострадальное одеяние, главным образом замаскировав прорехи неизвестно откуда взявшейся шалью. Загадочная трансильванка вдруг поднялась на ноги, шагнула вперед… и запела.

Это был тот же самый сильный, чуть хрипловатый голос, который так врезался в память со злополучного бала на борту "Олимпика", но теперь он звучал совершенно по-иному. Куда-то исчезла вся салонная манерность, напускная вампирская драматичность и искусственный надрыв — в голосе Софии осталась только искренняя тоска и боль.

Женщины, начавшие то, что оказалось лишь вступлением к песне, выглядели удивленными, но, сразу же оценив профессионализм и вокальные возможности неожиданно появившейся солистки, послушно и слаженно повели вторую партию, обеспечив трансильванке выгодный фон.