Александр Аннин - Корректировщик

Бойня за кости продолжалась часа два, за это время маленький Алеша протапливал печь, выносил во двор дымящуюся головешку и золу, закрывал печные заслонки. Возвращалась бабушка – как правило, с костями, и, встав посреди комнаты, заводила один и тот же «доверительный» разговор неизвестно с кем:

– Сходила, трешницу отдала. А что купила? А ничего не купила. Ох, что творилось сегодня за костями… Одну родюху чуть не раздавили, так кричала, бедная…

«Родюхами» бабушка называла беременных.

Праздник продолжался… Потом приходил за пятеркой сосед справа, дядя Сережа: «Ты только, теть Оль, Светке не говори»; потом – другой сосед, уже слева, дядя Витя: «Ты уж Райке-то не говори, теть Оль». Бабушка выручала всех, потому что, во-первых, мужики всегда отдавали, а, во-вторых, за такой постоянный кредит могли бесплатно помочь старухе поправить забор, починить старенький ламповый телевизор, принести ворованную раму со стройки – на парник пойдет, все давай сюда…

Бабушка считала такую жизнь нормальной, вполне человеческой и была искренне уверена, что внучок Лешенька рад-радешенек, когда ему удается вырваться на волю из детдома, погостить у нее в Егорьевске среди «своих». Вот там, в приюте, считала бабушка, действительно не жизнь – все чужое, казенное. Она и подумать не могла, что юному Матушкину куда веселее было бы играть сейчас в пинг-понг, поедать конфеты от многочисленных «шефов», смотреть новый фильм в маленьком детдомовском кинозале… Но ему до слез было жаль бабушку, и он говорил, что в детдоме скучно, а у нее хорошо.

Окна ее почерневшей избы выходили прямо на колонку, и однажды, в такой вот праздник, оприходовав по пятерочке, возле колонки встретились с ведрами бугай дядя Сережа и тщедушный, но жилистый дядя Витя. Они были старыми приятелями-собутыльниками, но тут чего-то не поделили – может, заспорили, кому первому наливать воду. Дядя Сережа крутнул рукой и гулко огрел соседа ведром по голове. Дядя Витя покачнулся, глядя осоловело, широкая полоса крови залила его щеку. Он шагнул назад, оступился, казалось, вот-вот упадет, но, собравшись с силами, нанес ответный удар ведром. Попал ребром донышка в висок дяде Сереже.

Дядю Сережу хоронили десятого ноября, в День советской милиции. Пришел и участковый, все соседи собрались. Бабушка заставила пойти с ней на поминки и Алексея, своими глазами видевшего побоище у колонки и еще не пришедшего в себя от потрясения. Был на поминках и дядя Витя, лил пьяные слезы: «Мы с Серегой, бывало, бутылку возьмем…»

С дядей Витей выпивали сыновья покойного – Ленька и Сенька, а тетя Света, вдова дяди Сережи, сердито приговаривала: «Виктор, ты бы хоть закусывал, не ровен час, под стол свалишься, а тебе еще гроб нести». Поминать в Егорьевске частенько начинали задолго до выноса тела из дому – такой был обычай: вроде как покойник тоже принимает участие в совместной выпивке. Бывало, дня по три-четыре так и пили, и спали вокруг гроба…

В Егорьевске по пьянке убивали часто, и заканчивались такие истории традиционно: душегубец – как правило, родственник, сосед или приятель угробленного – оплачивал похороны и поминки. Иногда еще и отпевание в церкви, если убиенный не был совсем уж вдребадан, и отец Василий из собора Александра Невского разрешал отпеть раба Божия.

По-соседски дяде Вите сделали скидку – в качестве выпивки допускалась самогонка, и тетя Рая, сожительница дяди Вити, варила ее денно и нощно: на день похорон, на опохмелку, на девять дней… «Сколько убытку из-за тебя, алкаша, – выговаривала она понурому дяде Вите. – Лучше б Серега тебя убил, или в тюрьму тебя посадили, какой с тебя прок». Кроме тети Раи, больше никто не упрекал дядю Витю. Ну, выпимши были мужики, известное дело, праздник…

Милиция приветствовала «мировые соглашения» между сторонами: уж слишком ужасающей была статистика преступности в социалистическом Егорьевске, городе красных ткачих и не менее красных станкостроителей. К середине восьмидесятых годов восемь тысяч особей мужского пола или уже имели «ходку» в места не столь отдаленные, или пребывали там в настоящий момент. То есть – практически все взрослое мужское население, едва ли не поголовно, было знакомо с зоной не понаслышке. Ведь из шестидесяти тысяч жителей три четверти были женщины, главным образом – старухи.

Бабушка жила долго, упрямо, и у Алексея выработалось своего рода поверье: пока она жива, с ним все будет только хорошо. Иначе и быть не может, раз старушка внушала это ему с самого детства!