Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Лежал я на груде еловых веток у журчащего ручья. Передо мной стоял верзила с безобразной и угрюмой рожей. В сравнении с ним даже господин советник — истинный рыцарь святой Мартин, которого всегда изображали красавцем. Рыжая борода, рыжие брови, медно-красная физиономия, отрезанный нос — очевидный знак, что когда-то он имел удовольствие познакомиться с русским правосудием. Был он мускулистый, как святой Христофор. За ним маячило несколько подобных фигур, но другого такого страшенного не было.

— Ну, парень, — басовито промычал он, опершись локтями на двуручный палаш для отсечения голов. — Ты еще жив? Можешь приподняться на колени? Правую руку можешь поднять? Ну, оставайся на коленях да подымай руку. Клянись, что идешь в гайдамаки, а то будешь валяться среди трупов.

Я, правда, кое-что слышал о гайдамаках, но без особых подробностей. Хорошенько узнал их позднее, а в ту минуту кто и для чего меня вербовал — не все ли равно. Да, конечно, говорю, иду к вам, в живых только оставьте.

— А ты кем раньше был? — пробурчал рыжий. — Землю пахал или, может, из дворян?

Вряд ли я так уж солгал, сказав, что всю жизнь мыкался, разве что мух с голоду не ловил.

— Оно и ладно. Дворяне нам ни к чему. А теперь тебе испытание.

Он свистнул, и двое здоровенных молодцов вывели из пещеры девушку необычайной красоты. Ни милее, ни краше я в жизни своей не видывал. Лицо бело-розового оттенка, глаза синие, губы изящные, нежные — вижу так ясно, будто она и сейчас передо мной: стройная, высокая, светло-золотые волосы свободно струятся до лодыжек.

— Ну, приятель, испробуем тебя, — возгласил рыжий. — Бери палаш да отруби-ка девице голову. Это похищенная нами барышня из благородных. Родителей мы известили: чтоб к сегодняшнему утру прислали выкуп, а иначе пусть ждут голову дочери. Денег от них нет, а мы крепко держим слово. Руби! — И подал мне двуручный палаш.

Девушка опустилась на колени в мягкую траву, убрала золотые свои волосы, покорно обнажив белоснежную, дивную шею. А я, выходит дело, руби.

Бросил я палаш под ноги рыжему:

— Бери на себя грех, рыжий черт! Я не отрублю голову прекрасной девице, хоть на куски меня разорви!

— Ага! — усмехнулся рыжий, — вот ты себя и выдал. Будь ты простым парнем взял бы палаш да и рубанул, а не стал дожидаться, пока я тебе голову снесу. Ты, видать, из благородных, скорее своей головой поплатишься, нежели девицу убьешь. Ладно. Падай на колени, а девица тебе голову отрубит. Это моя дочь.

Девушка быстро поднялась, и рыжий протянул ей палаш: схватила она легко одной рукой палаш и резким поворотом головы откинула волосы.

Есть у меня хорошая привычка не теряться в минуту крайней опасности. Когда прелестная девица подняла палаш, глаза ее заблестели и ноздри расширились. Угрожающе сверкнули зубы в раскрытых розовых губках, словно желая укусить. Разметались по ветру длинные волосы… топнув ногой, она крикнула: «На колени! Молись!» Мало кто в этот момент не похолодел бы от страха.

Но я звонко рассмеялся и сказал:

— Не хочу молиться и на колени падать. И с головой прощаться не собираюсь. Я еще вам пригожусь, а пока что прошу твою дочь в жены. И если за год не заслужу ее руки — можешь со мной делать что хочешь.

Предводитель гайдамаков встретил мое предложение гримасой голодного волка перед прыжком на ягненка.

— Подумай прежде, чего себе желаешь, — возразил он, жестоко усмехаясь. — У моей дочери в обычае, если кто хочет взять ее в жены и не может выполнить ее условий, пытать того медленно и до смерти. Если она все твое тело истыкает ежовыми иглами, считай — так, для пробы.

— Это уж не твоя забота, — бросил я.

Гайдамак протянул мне руку. Я сразу понял — он задумал сжать мою, чтобы кровь брызнула из-под ногтей. Но я выстоял глазом не моргнув, адски болевшей рукою возьми да и ущипни разбойничью дочь за румяную щечку. Она меня, правда, по руке огрела, зато гайдамакам моя стойкость по душе пришлась.

Однако нежничать нам было некогда — судя по шуму и крикам, главные силы татар настигли разбитый авангард, и нам теперь противостоял стократ сильнейший противник.

Предводитель в приближении опасности и бровью не повел. По его знаку разбойники подожгли поваленный лес одновременно в пятидесяти местах. Все, кому удалось уцелеть после побоища, попрятались там, под сломанными деревьями, а теперь они — хоть пленники, хоть татары — обречены были сгореть! Отчаянные вопли из долины еще долго неслись нам вслед, когда мы поднимались, обремененные добычей, а покинутый склон напоминал великана, окутанного огненной мантией. Пока лес не превратится в пепел, татарам путь закрыт, и мы могли исчезнуть в горах.