Лев Линьков - Капитан Старой черепахи

Свернув вслед за столбами от железной дороги, Кирилл и Тарас пошли просекой. За плечами у них были винтовки и необходимый для ремонта инстру­мент.

В тайге ветер ослабел, и идти стало легче. Но легкая дорога продолжалась каких-нибудь два кило­метра, не больше, а потом начались такие крутые спуски и подъемы, что пришлось положить лыжи на плечи и, увязая в снегу чуть ли не по пояс, караб­каться на четвереньках.

Время от времени Кирилл — он шел первым — включал висевший на поясе электрический фонарик и освещал провода. «Поскорее бы найти обрыв, испра­вить повреждение — и обратно. Может, удастся по­пасть на тарасовский концерт».

Тарас едва поспевал за Кириллом. Он уже не ду­мал о радиоконцерте •— утомился. Ему было жарко, он был весь в поту.

Нечаянно споткнувшись о скрытый снегом пенек, Тарас упал, стукнув лыжами о ствол ольхи. Скопив­шиеся на ветвях шапки снега свалились на него, снег забил ему рот, нос, глаза. Выбравшись из-под сугро­ба, Тарас не сразу разглядел Прокофьева.

Кирилл подошел к нему, ни слова не говоря, взял у него инструмент, откопал лыжи, взвалил все себе на плечи и опять упрямо зашагал вперед.

— Я сам понесу! — крикнул Тарас. Кирилл даже не оглянулся.

Радиоконцерт по программе, составленной Тара­сом Квитко, начался ровно в одиннадцать часов вече­ра, однако слушали его всего два человека — повар да дежурный. Остальные пограничники кто был в наря­де на границе, кто спал, кто готовился идти на смену товарищам.

Оказалось, что первым номером Тарас заказал арию Наталки. Девичий голос пел о счастье, о любви, а в окна билась пурга...

Минуло семь часов, как Квитко и Прокофьев ушли в тайгу.

Кожина вызвали к телефону. Заведующий район­ной конторой связи благодарил за помощь: связь с Верхне-Тайгинском восстановлена.

— Когда восстановлена связь? — переспросил Ко­жин. — В двадцать один десять?.. — «В двадцать один десять, а сейчас ровно четверть первого ночи!.. Кого же послать на розыски?..»

Кожин не успел принять решение: новый телефон­ный звонок, на этот раз из участковой комендатуры, заставил его объявить на заставе боевую тревогу, от­дать команду: «В ружье!»

Пурга, та самая пурга, что помогла Ремиге и Пискуну незаметно перейти через границу, наступле­ния которой они ждали двое суток, теперь спутала все карты. Заметая следы, она в то же время не да­вала правильно сориентироваться на местности.

В тайге выло, стонало, гудело. Ничего не видно было вокруг. Антон Ремига брел следом за Гераси­мом Пискуном, боясь отстать от него, всецело пола­гаясь на его опыт, на его чутье, ведь Герасим — уроженец здешних мест и не раз говаривал, что чув­ствует себя в тайге как дома. Правда, и Ремига боль­ше месяца тренировался в переходах по заснеженным лесам и болотам, но ныне вся надежда на успех со­стояла именно в знании местности.

И вот этот-то знаток, Герасим Пискун, так чудо­вищно ошибся: они наткнулись на железнодорожную насыпь, через которую перебрались два с половиной часа назад.

— Может, это не та? — прошептал Ремига.

— Другой здесь нет, — прошептал Пискун. Ремига вспомнил карту: да, другая, ближайшая железнодорожная магистраль проходила километрах в ста к северу. Значит, вместо того чтобы забрать возможно дальше к северо-востоку, они сделали ог­ромную петлю и свернули обратно на юг. Ремигу обуял такой страх, что он не мог сдвинуться с места. Теперь все погибло! Если пограничники напали на их след до тех пор, пока его не замело снегом, то они на­верняка уже где-нибудь совсем близко.

Разведывательная школа научила Ремигу миниро­вать мосты, поджигать здания, подслушивать теле­фонные разговоры, работать на портативной радио­станции, фотографировать, шифровать донесения; он изучил новинки советской литературы, заучивал советские песни, ежедневно читал советские газеты, слушал московские радиопередачи.

Целый год. упорного, настойчивого труда, жизнь в затворничестве — и все зря, понапрасну, без толку! И виной тому Пискун, эта самонадеянная тупица!..

— Пошли!

Пискун потряс Ремигу за плечо:

— Оглохли? Ждете, чтобы сцапали?..

Они повернули обратно, в глубь тайги. Тяжесть тюка, висевшего за спиной, словно утроилась. Пурга внезапно прекратилась. Было отчетливо слышно, как скрипит снег под лыжами, как потрескивает приминаемный валежник. И Ремига, всегда хваставшийся своим самообладанием, своей волей, обмяк. Воля по­кинула его, остался только страх — дикий, ни с чем не сравнимый страх. На кой черт он, Антон Ремига, согласился отправиться в это далекое путешествие? Он знал, что с его желаниями не посчитались бы, но не мог не проклинать того часа, когда поставил свою подпись под обязательством, которое с него и с Пи­скуна взял полковник Бентон.