Остин Райт - Островитяния. Том второй

Еще несколько недель назад Джон Ланг был очарованным странником, блуждавшим в романтическом тумане, надеявшимся на несбыточное совершенство. Теперь от мечтателя не осталось и следа. Жизнь оказалась более прозаической и трезвой, и вкус ее отдавал горечью. Обладание женщиной, которую я желал, лишило обладание покрова таинственности и превратило желание в привычку, не сделав при этом повседневную жизнь ни менее сложной, ни более счастливой.

Но было и еще одно письмо, от женщины, но гораздо более молодой, а именно от Глэдис Хантер. Написано оно было в спешке, потому что мать Глэдис болела и нуждалась в уходе, и за границу они поэтому, как предполагалось, не поехали, однако, несмотря на торопливость, заметную по почерку, мне было приятно, что Глэдис не дает нашей переписке угаснуть, по-прежнему живо интересуется тем, что я пишу, и всегда с готовностью отвечает на любой мой вопрос. К тому же это уже не было детское письмо, как те, что приходили раньше. Читая его, я испытывал легкую внутреннюю дрожь, думая о том, продолжала бы моя корреспондентка и дальше так же исправно писать мне, узнай она про некоторые перемены в моей жизни… Но, даже, в сущности, не зная ее, я интуитивно чувствовал, что и заподозрив что-то она принимала бы меня таким, какой я есть, и не нарушила бы обещания отвечать на все мои письма.

На следующий день после завтрака, когда сестры мыли посуду, а мы с Эком и Аттом собирались идти работать, я почувствовал на себе пристальный взгляд Наттаны, по выражению которого понял, что перед уходом должен обязательно перемолвиться с ней. Сославшись на то, что забыл что-то у себя в комнате, и многозначительно взглянув на Наттану, я стал медленно подниматься по лестнице. Девушка нагнала меня на площадке.

— Вы тоже что-то забыли, Наттана?

— Нет, а вы?

Я отрицательно покачал головой. Наши глаза встретились, и все сразу стало ясно. Чувствуя, как она дрожит, я обнял ее, и она жадно впилась в мои губы.

— Вы еще хотите меня? — спросила она.

— Да, Наттана, — ответил я после мгновенного колебания.

— Сегодня ночью я приду к вам, Джонланг, я больше не могу без вас.

Все тревоги как ветром сдуло, счастливое нетерпение охватило меня, и небо казалось еще выше и голубее, как после хорошего глотка вина.

Мы собирались работать весь день, но в полдень Эттера позвала нас, и мы вернулись. В гостиной сидел Амринг, один из арендаторов, весь забрызганный грязью: он только что приехал из Нижней усадьбы и рассказывал сестрам о том, как добирался.

Амринг приехал по делу, связанному с перегоном скота весной, и собирался подробно обсудить это с Эком и Аттом. Так что на сегодня рабочий день можно было считать оконченным.

Когда остальные уже собирались уходить, Амринг достал пачку писем и передал их Эттере. Там были письма ей и братьям от родственников и одно для меня. На конверте я узнал почерк Дорна. Он отправил письмо в Нижнюю усадьбу, рассчитывая, что я могу оказаться там.

Наттана стояла в ожидании, пока старшая сестра не закончит раздачу писем.

— А тебе, Наттана, ничего, — злорадно сказала Эттера.

Наттана пожала плечами и, ни на кого не глядя, ушла в мастерскую.

Я присел прочесть письмо Дорна.

Вначале мой друг сообщал события политической жизни. Дипломатическая колония окончательно разделилась, так и не придя к единому мнению относительно передачи Феррина в международное владение. Однако граф фон Биббербах собирался задержаться еще на несколько месяцев. Переговоры продолжались с учетом принятых решений. Лорд Дорн был серьезно настроен вновь восстановить пограничные дозоры вне зависимости от согласия или несогласия графа.

Последнее известие глубоко взволновало меня. Ведь если охрану границы будут нести солдаты, то необходимость в патрулях Дона отпадает и я стану свободен. Взбудораженное, радостное чувство овладело мною не потому, что неожиданная новость клала конец моим страхам — я по-прежнему надеялся, что смогу быть полезен, и стремился навстречу опасности, — а потому, что теперь я не был так привязан к Верхней усадьбе.

Надо было немедленно поделиться новыми известиями с Наттаной.

Но прежде дочитаю письмо. Некка приняла хозяйство у Файны. Теперь она была одной из Дорнов. Мой друг чувствовал себя бесконечно счастливым…

Начало следующего абзаца заставило мое сердце учащенно забиться:

«Дорна останавливалась в Западном дворце, мы несколько раз виделись, а потом она приезжала на Остров. У нее все прекрасно, и, сдается мне, теперь она своего счастья не упустит. В марте она должна родить, и просила, чтобы я сообщил тебе об этом…»