Остин Райт - Островитяния. Том второй

— Не буду. Иди ко мне!

Наттана послушно скользнула под одеяло. Я поцеловал ее и крепко обнял, но она отодвинулась и сказала:

— Я знаю: вы думаете, что мы ссоримся оттого, что скрываем все от других, и это держит нас в напряжении…

— Да, Наттана! Мне бы хотелось уехать отсюда.

— И мне, но мы не можем, а если бы и могли, куда бы мы поехали?

— Позволь мне сказать, Наттана. Это единственное решение.

— Почему вы всегда недовольны тем, что имеете, Джонланг?

— А вы, Наттана, довольны?

На мгновенье она умолкла, и я обрадовался этой передышке, устав от слов, но голос Наттаны вновь зазвучал, неотступный:

— Да, Джонланг, и я недовольна, хоть это и неправильно. Но если я свяжу себя с вами навсегда, будет только хуже.

— Довольствуйся тем, что имеешь, — сказал я. — Что тебя тревожит?

Я целовал и гладил ее, стараясь отогнать недобрые мысли, но Наттана лежала неподвижно, не отвечая на мои ласки.

— Ах, я во всем сомневаюсь, Джонланг. Раньше хоть я и боялась, что все сложится неудачно, но в глубине сердца надеялась…

— Что же неудачно, Наттана?

Она лежала в моих объятиях, и огонь желания палил, ослеплял меня.

— Не знаю, но я чувствую — что-то неладно, — сказала она так, словно ей не было никакого дела до моих чувств и желаний; в эту минуту я почти ненавидел ее. — Но это не ваша вина, милый Джонланг. Вы сделали все, что смогли.

— Все прекрасно, — сказал я, целуя ее. — Лучше и быть не может.

И снова, не в силах противиться желанию, прильнул к ее безвольным губам.

— Вы хотите меня? — спросила она, неожиданно изменившимся, удивленным голосом. Преград больше не было.

Казалось, я держал в объятиях свое счастье, но оно все дальше ускользало от меня. Обладание телом Наттаны дарило легкой радостью, и только.

Однако теперь желание настигло девушку, она прижалась ко мне, всхлипывая, и казалась надломленной, едва ли не жалкой.

Чувство скорбного одиночества вновь пробудилось во мне. Любовь оказалась простым опьянением, в котором дурное трудно было отличить от хорошего. На краткий миг скорбь растворилась в желании. Обнимая все еще всхлипывающую, жмущуюся ко мне Наттану, я старался ласками заглушить в ней сомнения.

— Мой дорогой, единственный, — послышался слабый, жалобный голос, — возлюбленный мой, Джонланг, да, это прекрасно, когда ты хочешь меня, когда ты любишь меня, так прекрасно, что ничто не может с этим сравниться.

Я поцеловал ее в губы, но они снова мучительно искривились.

— Что? — прошептала Наттана. — Что же мне мешает?

Наттана предложила не встречаться несколько ближайших дней. Работа продолжалась, однообразная и утомительная. С Наттаной мы виделись по вечерам, а однажды провели время после полудня у нее в мастерской, поведав друг другу столько всего о себе, сколько могут лишь любовники; теперь мы знали каждый про другого еще больше. В нас обоих появилось новое, ранее незнакомое чувство нежной, ласковой проницательности, основанное не только на любви, но и на жалости, и мы с величайшей осторожностью старались избегать обоюдно болезненных тем. Так было легче, потому что каждый становился свободнее в своем одиночестве и потому что Наттана действительно казалась выбитой из привычной колеи.

Оттепель продолжалась. Горные вершины порой проступали сквозь туман, стоящий над талым снегом, все такие же незапятнанно белые, хотя кое-где виднелись потемневшие места: там снег уже сошел. Иногда мы видели, как скользят лавины, и слышали отдаленный грохот. На дорогах была мягкая, по щиколотку, грязь. Тем не менее курьер приезжал регулярно, главным образом чтобы проверить состояние снега в ущелье Мора, но привозил и письма. Файны, очевидно догадавшиеся, что мой визит к Хисам затянется, не дожидаясь почты от меня, первыми прислали по-родственному теплое послание.

Были письма и из дома, а также от дядюшки Джозефа, с молчаливым укором воспринявшего факт моей отставки, выражавшего мне свои соболезнования, намекавшего, что не прочь был бы получить от меня более подробную информацию, и интересовавшегося моими планами на будущее. Консульское прошлое давно меня не волновало, но вопрос о том, что я собираюсь предпринять дальше, невольно задевал за живое. Придет день, когда Островитяния станет для меня не более чем воспоминанием. И теперь, пока она была еще моей, обступала меня со всех сторон, близкая и живая, мне следовало как можно более жадно впитывать ее дыхание, и, читая письма родных, я на мгновение увидел ситуацию глазами Наттаны. Филипп и Алиса, родители и дядюшка Джозеф вольно или невольно старались вернуть меня к прежней жизни, и если я привезу с собой частицу Островитянии — Наттану, они будут всячески пытаться переделать ее на свой лад. И хотя я по-прежнему мечтал жениться на ней и вовсе не хотел расставаться с ней и ее страной, в душе я отчасти понял упорство, с которым она отвергала меня.