Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

Ларька сурово усмехался:

- Болтает, а поезд увозит все дальше.

Круки обошли вагон за вагоном, доказывая ребятам, что их путешествие на восток единственно правильное решение, что иного пути пока нет…

- Поверьте, мы знаем, как тяжело вам, детям, быть оторванными больше года от своих семейств, - говорил Джеральд, и его широкое доброе лицо покрывалось бисеринками пота от волнения и тревоги… - За стенами наших вагонов бушует невиданная война. Она вызвала крайнее ожесточение. Поверьте, нет никакой возможности договориться о том, чтобы эшелон с детьми мог вернуться домой. Его никто не пропустит, и об этом не может быть и речи. Белые не хотят говорить с красными. Красные не хотят говорить с белыми. И те и другие только стреляют…

- Неправда! - услышал он чей-то ломкий, упрямый голос.

Энн Крук подскочила, как пружина. Она не выносила, когда перечили ее мужу, тем более дети… И хотя мистер Крук пытался ее успокоить, она крикнула:

- Кто это сказал?

Ларька молча выдвинулся вперед, расталкивая неохотно расступавшихся Аркашку, Гусинского и других.

- Прости, дорогая, - поторопился мистер Крук, - мне самому хочется узнать, в чем же я неправ. Пожалуйста, объясните мне это.

- Потому что валите все в одну кучу, - невнятно пробурчал Ларька, насмешливо глядя на Крука. - Красные стреляют, белые стреляют…

- Разве это неправда?

- Неправда! - повторил Ларька твердо. - Может, вам все равно, что красные, что белые, а нам - не все равно!

- Вы, конечно, за красных, Ручкин? - быстро вставил Валерий Митрофанович и оглянулся на Смита, радуясь ловкому ходу.

- А то вы не знаете! - презрительно ответил Ларька. И оживился, снова заблестел зубами в насмешливой улыбке. - Вот, мистер Крук, глядите, я говорю за красных. А кто скажет за белых?

Все молчали.

- Видите, молчат! Думаете, они за большевиков? Они сами не знают, за кого. Вот Гольцов, он что, за красных? Но тоже молчит, за белых говорить не хочет…

Валерий Митрофанович тянулся на цыпочках, глазами ел Володю, но тот, потупясь, продолжал молчать… Аркашка нетерпеливо дергался, всем существом показывая, что он с Ларькой, что он еще лучше бы сказал, просто не успел… И Катя не спускала глаз с Ларьки… Гусинский одобрительно кивал большой головой.

Джеральд Крук поднял руки:

- Я сдаюсь! Извиняюсь, если сказал неправильно… Теперь я задам вам вопрос. Вы хотите уцелеть и вернуться домой?

- Уцелеть!.. - фыркнул Ларька. Это слово никому не понравилось, даже Ростик захихикал.

- За этот год тысячи детей погибли, - не выдержала Энн Крук. - А вы живы…

- Конечно, мы хотим жить, - поднял голову Володя. - Но нельзя жить в поезде! Мы понимаем, что сейчас не можем попасть домой. Но когда все это кончится?

- Впереди - океан! - усмехнулся Ларька. - Спихнут в него белых, и все!

- И нам до океана? - испуганно ойкнул Миша.

Вот этого никто еще не знал.

Поздней осенью девятнадцатого года их эшелон, давно миновав Омск, Иркутск, Читу, шел к Хабаровску.

Такой железной дороги - она называлась Амурской - ребята еще не видели… Они смотрели не на тайгу, зеленое море, которому не было ни конца, ни края; не слушали рассказы об Амуре, великой реке, где кишели громадные рыбы, пропускали мимо ушей и байки о золотоискателях и ловцах жемчуга… Не отрываясь, ребята глядели в щели только на дорогу, по которой ехали: заброшенные полустанки, где из прогнивших досок топорщилась высокая, рыжая трава; позабытые ржавые паровозы с проваленными боками; гнилые шпалы… Глядели и час за часом ждали, что их поезд сойдет с рельсов, которые ходуном ходили под колесами и, казалось, вот-вот расползутся по сторонам… Рядом с машинистом сидели Смит и два солдата из американской охраны. Их задачей было не допускать остановки поезда. Останавливаться тут хоть на мгновение никак не рекомендовалось: в окрестных лесах скрывались отряды беляков, в любой момент можно было попасть под обстрел обезумевших тифозных банд недобитых колчаковцев… Машинист и его помощник, лучше других понимая полную невозможность вести эшелон с детьми по такой дороге, то крестились, то бормотали:

- Проскочим…

Особенно страшно становилось ночью. Вагоны вихлялись из стороны в сторону так, что кто-нибудь из ребят то и дело скатывался с нар. Иногда пламя близкого пожара смутными сполохами проникало в теплушку. Несколько раз их будили тяжелые удары артиллерийских орудий, и всегда казалось, что бьют прямой наводкой по эшелону.

До Хабаровска оставалось каких-нибудь сто километров, когда с жутким грохотом поезд остановился…