Сергей Гомонов - Режим бога (Последний шаг)

— Рано тебе сюда, — насмешливо сказал Ноиро, и немая женщина в черной накидке, стоявшая у него за спиной и положившая ладонь ему на плечо, медленно кивнула.

Он и она возникли внезапно, из ничего.

— Джоконда! — увидев женщину, воскликнула Нэфри. — Вы что здесь…

— Это Аучар, она мать вождя Араго, Улаха, и Айята, — возразил Ноиро. — Ей нельзя говорить, а нам нельзя здесь долго находиться.

— Но ведь вы Джоконда! — настаивала девушка. — Только совсем молоденькая… Но это вы, вы! Я видела ваши снимки в юности, я помню вас и зрелой, я…

Та покачала головой и отступила в темноту аллеи, растворяемая дальним светом. Ей нельзя было разговаривать с живыми.

— Но… — Нэфри никак не могла успокоиться: что-то здесь было не так. — Но разве может быть такое? Вы ведь она, она! — крикнула девушка вслед исчезающей Аучар.

Та подняла руку и плавно, величаво ею взмахнула перед тем, как исчезнуть совсем…

…Всё вокруг Нэфри переменилось. Она стояла на коленях в каком-то доме и при тусклом свете факелов на стенах и лампадки на полу бормотала неведомые ей самой заклинания над раненым человеком. Это был совсем еще молодой мужчина, пришлый — он явился к ним со звезд. Нэфри поймала себя на том, что считает его божеством и чувствует, как утекает его жизнь, отмеченная проклятием. Она оглянулась и увидела сидевшего неподалеку другого белого мужчину, постарше. На его немой вопрос Нэфри не ответила, лишь сделала какой-то знак рукой. Тогда он ушел за ширму.

Раненый снова заметался в приступе лихорадки. Он раскрыл глаза и начал бредить на непонятном ей языке, а взгляд его при этом был на удивление осмысленным — но лишь до тех пор, пока дурнота снова не заволокла его сознание тягучим туманом. Решительно встав с колен, Нэфри сдернула с себя через голову длинную широкую рубаху и, обнаженная, легла рядом с ним.

«Я здесь!»

Звездный странник пришел в себя и вперился в нее очарованным, обожающим взглядом, а она вдруг поняла, что никогда раньше не чувствовала подобного счастья — когда на тебя так смотрит именно тот, на кого так же смотришь и ты, страшась упустить хотя бы миг. Даже тело ее, из которого уже давно вытянули все соки, стало просыпаться, пустая отвисшая грудь обрела былую округлость, налилась и стала упругой, словно в юности, и вместо глухого молчания, привычного во время близких встреч с мужем-вождем, ее взбунтовавшееся естество вдруг откликнулось, завопило, восторжествовало: «Я нашла тебя!»

Нэфри не видела себя и оттого не знала, что куда-то канули сейчас два десятка лишних прожитых весен, что лицо ее молодо так же, как и лицо этого белого путешественника. Она понимала, что любят не ее, что шепчут чужое имя, что все это обман ради спасения, но вынужденная неправда была стократ сладостнее привычного уклада нелегкой жизни, и, вожделенно отвечая на его ласки и поцелуи, Нэфри точно знала, что будет помнить эти минуты всегда — может быть, даже в ином мире…

А под утро, когда дыхание странника по звездам впервые за много дней и ночей стало ровным и спокойным, она поднялась, едва найдя для этого силы. Никогда еще Нэфри не чувствовала себя такой счастливой и легкой, никогда прежде воздух сельвы так не заполнял сладко ноющую грудь, никогда она не испытывала такого страдания от того, что надо уйти без права вернуться. Женщина со вздохом надела рубаху, сказала что-то второму, старшему, жильцу дома и, не оглянувшись, выбежала прочь…

…И вновь вокруг странный лес, а позади — жуткий Обелиск в Междумирье.

— Я не должна оглядываться на тебя? — спросила Нэфри, обнимая Ноиро и про себя давая клятву Молчащей Аучар сохранить их с Айятом тайну, потому что она узнала «бога» из навеянного чарами видения, хотя там он был еще удивительно молод и до неузнаваемости измучен хворью…

— Почему?

— Да так… вспомнился один миф… не из нашего мира. Идем!

И опять нахлынул фиолетовый туман.

Дрожа от ужаса, Хаммон смотрел, как изменяется лицо старого друга, обостряя черты и теряя последние приметы жизни.

— Что ж я сделал, Кристи! — плача без слез, проговорил он и прижался лбом к холодной руке, еще совсем недавно выхватывающей из глотки смерти множество людей. — Что я утворил! Не прощу… Никогда не прощу себе… Айят! Айят! Ну очнись хоть ты!

Юноша оставался неподвижен, крепко сжимая левую руку умершего.